Фридеш Каринти - Путешествие вокруг моего черепа

Однажды утром, сидя на берегу, я греюсь на солнышке. Поблизости от меня взволнованно бегает стройная, белокурая девушка, расспрашивает встречных людей, явно разыскивая кого-то. Вдруг она порывисто оборачивается и устремляется ко мне. Я нерешительно встаю.

– Onkel! Onkel! [52]

Плача и смеясь, она бросается мне на шею, принимается целовать меня. В дверях гостиницы появляется седовласая дама в серо-дорожном плаще. Это мать девушки. Не считая цвета волос, моя сестра Гизи, которую я не видел двадцать пять лет, мало изменилась. Родственницы прибыли из Осло утренним поездом. Мой зять и тезка, бывший корабельный капитан, шлет свой привет и просьбу беречь его сокровища, вверенные моей опеке на целых три дня.

Ноэми исполнился двадцать один год.

В затянувшихся сумерках мы с моей новообретенной племянницей долго прогуливаемся по парку и вдоль плотины. К сожалению она ни слова не знает по-венгерски, мать не рассчитывала на то, что наш язык когда-либо может понадобиться Ноэми. Но жадное любопытство девичьих расспросов постепенно превращает мой робкий англо-немецкий лепет в связную, плавную речь.

Ноэми, милая норвежская родственница, что же поведать тебе о моей южной родине, пощадив твои иллюзии, ведь ты столько мечтала о ней, слушая вечерами по радио цыганские песни!

Кое-что ты слышала дома и о нашей жизни, и обо мне, а последние мои злоключения, следы которых еще нетрудно заметить, тебе хорошо известны.

Ноэми, милая моя норвежская родственница, ты спрашиваешь меня, счастлив и горд ли я сейчас, возродясь заново и получив возможность заново начать жизнь в Ханаане, где я скопил свои драгоценности. Или, может, я ощущаю себя искалеченным и разбитым, как человек, потерпевший кораблекрушение и выброшенный на берег добросердечной волною, даровавшей ему в качестве милостыни остаток дней?

Как бы я себя ни чувствовал, я благодарен тебе за участие, милая Ноэми. Ведь я заслужил его в обоих случаях. Будь я бодр и уверен, я не был бы счастлив, – поверь мне! – однако не думай, будто меня сделало бы несчастным сознание того, что я потерпел кораблекрушение.

Возможно, я и впрямь потерпел его, но стокгольмские события тут ни при чем. Катастрофа произошла со мной, с нами гораздо раньше…

Ты удивлена… Да, удивлены мы оба. Ты поражаешься спокойствию, с каким я признаю себя потерпевшим кораблекрушение, признаю именно сейчас, когда мне удалось спастись… но ведь я не проклинаю судьбу, окидывая взглядом пустынный остров и зная, что для меня он – необитаемый и бесприютный… Я же в свою очередь удивляюсь… но чему?., прости, дай мне собраться с мыслями, они у меня пока еще рассеянны, да это и понятно, суровые волны сотрясли меня основательно.

Ага, вспомнил-таки!.. Ты, милая Ноэми, мнила узреть гордый корабль, который прорезает легкую ткань облаков своими вздутыми парусами, представляла в своем воображении изумрудно-зеленую фигурку святого на носу корабля. А вместо этого услыхала, как жалобно скрипит он под порывами штормового ветра, увидала, как тонут в бурных волнах его мачты, как торопится он укрыться от бури в надежной гавани… Все верно. Увиденное тобою суденышко это и был наш, мой корабль, и я не отрицаю, что с полными трюмами сокровищ он достиг цели. Но где была эта цель, на каком из мысов доброй надежды? Ведь предполагалось выменять на груды золота и алмазов тот драгоценный груз, с которым я, беззаботный лихой купец, отправился в путь на этом корабле – сам себе рулевой, сам себе капитан.

С этой надеждой покончено, лишился ценности весь дорогостоящий скарб – яркие стеклянные бусы, пуговицы, побрякушки, пахучее розовое масло, пестрые безделушки, – весь тот обменный товар, благодаря которому я мог бы обогатиться, доберись мы до Африки… И похоже на то, что покончено навеки… кроме того, ты права, Ноэми, остров этот для меня и впрямь…

Тебя удивляет, что я все же бодр и весел?

Видишь ли, Ноэми, на то есть своя причина: та земля или, если угодно, та часть света, откуда отчалил корабль и куда с неутолимой жаждой ты рвешься в своих мечтах, уже давно не Ханаан… Хотя на той земле живут многие миллионы людей, богатых и бедных, а природа там щедра, леса и поля, горы и долины не скупясь раздают свои сокровища… И все же… с некоторых пор не только я один, но, наверное, все мы чувствуем, что корабль этот, влекомый волнами над бушующим в глубине огненным морем, столь же ненадежен, как и сама огненная стихия… что каждый прожитый – пусть даже в богатстве и изобилии – момент не есть благотворный дар свыше… Знаешь, что я тебе скажу?… Еще там, на родном берегу, я в глубине души чувствовал, что все мы живем на гигантском острове Робинзона (должно быть, оттого и доверился я волнам). Живем каждый сам по себе покинутый и каждый в одиночку. И забота наша не в том, достигнет ли нагруженный богатствами корабль вожделенного берега. Смилостивится ли над нами морская стихия, подбросит ли уцелевшую от разбитого корабля доску, дабы мы могли за нее ухватиться? Знай же, Ноэми, дочь исконного племени мореходов: там, на суше, произошло моретрясение, даже если его ощутил и заметил не каждый; корабль честолюбивых надежд давно затонул, а те, кто воображал, будто судно все еще плывет, рассекая волны, – давно мертвы, покоятся на дне морском, так и оставшись сидеть на бархатном диване кают-компании, с выражением тупого самодовольства в остекленевших глазах.