Андрей Битов - Нулевой том (сборник)

День, который нужно было прожить так. День прекрасный. День последний. День подаренный. Их с Валей день. День сжался. Превратился в маленькую сморщенную шкурку. Словно лопнул воздушный шар, такой прекрасный и круглый. Лопнул – и нет его. Потому что шкурка от шара – не шар.

День, день, день.

Утро – какое утро! – снег, темень. Ночь, а не утро. Много позже только на два часа появится солнце. Словно и не взойдя, начнет садиться. И сядет. И снова ночь.

В военкомате все было как вчера. Так же стояли группы в вестибюле, так же стояли вдоль стены лестницы. Перешептывались, были с кем-то. Кирилл уже узнавал многие лица. Все было как вчера, только сегодня Кирилл был один. Валя, конечно же, не пришла. И он был виноват в этом. Он был виноват во всем.

И как это плохо – одному! Чтобы никто, никто тебя не провожал… Неужели это он говорил, что надо уметь хлопнуть дверью?.. Что тут уметь?! Глупо, тупо…

Не придет.

И что это за дьявольская суета овладела им вчера? Да разве можно все успеть? Да и кому это нужно – успевать, спешить рвать?.. Успеешь ты одно или десять, все равно ты успеешь одно или ничего. Вот он не успел ничего.

Стоять вот так одному!.. А все – с кем-то. Каждый кому-то дорог. Нужен… О черт!

И почти удовольствие – так же, как вчера, выходит капитан: призывники, пройдите… И вот все они в той же комнате, те же плакаты. Но тут уже не поймешь, кого ждут там, на лестнице, а кого – нет. Можно сидеть по стенкам так же молча и так же отдельно, как в прошлый раз.

А тот маленький паренек все крутится. Кирилл слышал, что его называют Звонком. Имени, наверно, и не знает никто. Звонок, и все. Так его звали в школе, в ремесленном, на заводе, так его будут звать в армии. Он крутится и крутится, этот Звонок. Снова ему хочется говорить о себе, говорить самому, говорить со всеми. Быть центром или казаться себе им. Но Кирилл не злился сегодня на него. И как понятен ему сейчас этот парень! Весь понятен. Каким надо быть идиотом, думает Кирилл, чтобы еще злиться на людей! Это всегда от недомыслия…

Валя уже не придет. Раз не пришла.

Что-то там долго тянут. А они все сидят, с ума сойти… полчаса прошло.

Стук в дверь. Сначала робкий, потом сильнее, сильнее. Лейтенант с красной повязкой выходит из-за своей конторки, направляется к двери. Отодвигает щеколду.

Запыхавшаяся, зареванная Валя. Такое лицо… Кирилл никогда не видал его таким. Рыжие брови, рыжие ресницы. Беспомощное, детское лицо.

– Капустин… Капустин… – говорила она, не видя ничего: ни парней-призывников, сидевших по стенкам, ни среди них Капустина Кирилла, парня, призывника, а видела только расплывчатое, большое, непомерно большое лицо лейтенанта с красной повязкой. И это лицо разрасталось, заполняло собой дверь. – Капустина мне… мне Капустина… – слышал Кирилл и почему-то не вскакивал, а оставался сидеть и смотрел на Валино, знакомое и родное, и неузнаваемое, рыжее, беспомощное лицо – и некрикливое грустное счастье поселялось в нем. Валя так и стояла на пороге, одной рукой держа распахнутую дверь, вся наклонившись вперед, так и замерла. А лицо невидящее, ждущее…

И поверх ее головы уже тянутся другие головы, заглядывают.

И лейтенант оборачивается: лицо у него растерянное, изумленное.

– Капустин, вас зачем-то спрашивают… – говорит он каким-то неуверенным, неофицерским голосом.

И тогда Капустин встает и видит, как его увидела Валя, идет к ней, идет долго, бесконечно, потому что он вообще-то бежит, а почему-то еле переставляет ноги и идет чинно, размеренно.

Подходит.

Валя так же стоит, держась за ручку двери, чуть наклонившись вперед, над ней привстают на цыпочки головы, вытягиваются шеи – ищут по стенкам своих, делают какие-то знаки… Кирилл подходит, и Валино лицо светлеет, светлеет.

– Здравствуй… – говорит он.

– Я так бежала, бежала… Думала, вы уже ушли… – скороговоркой, выдыхая, говорила Валя. – Думала, не увижу… – Тут слезы закапали с ее рыжих ресниц. – Я только под утро уснула – и проспала… – сказала она, и все лицо ее, обращенное к нему, только к нему, большое, как мир, глаза, зареванные, с рыжими ресницами, Кирилл запомнил на всю жизнь.

– А вы что нарушаете? – сказал над головой Кирилла лейтенант, и чья-то длинная, глупо ухмылявшаяся голова, потряхивавшая над собой бутылкой, сжалась и удалилась, и чей-то другой голос, кричавший что-то над Валиным лицом, утих, и Кирилл, смущаясь посторонних глаз и стыдясь этого смущения, сказал:

– Мы еще увидимся… подожди тут…