Владимир Набоков - Истинная жизнь Севастьяна Найта

Вдруг Клэр поставила чайник, который держала, и сказала: «Платок этот, наверное, хотел с ним уехать, и я очень и очень склонна думать, что это был мне знак».

– Ну, полно глупости говорить, – сказал г. Шелдон.

– Почему бы и нет? – спросила она.

– Если ты хочешь этим сказать, что сядешь в тот же поезд… – начала было мисс Пратт.

– Почему бы и нет, – повторила Клэр. – У меня есть сорок минут. Я мигом заскочу к себе, побросаю в чемодан несколько вещей, схвачу таксомотор…

Так она и сделала. Что случилось на вокзале Виктории, неизвестно, но через час с чем-то она телефонировала Шелдону, который ушел к себе домой, и сказала с довольно жалостным смешком, что Севастьян не хотел даже, чтобы она дожидалась отхода поезда. Я почему-то так отчетливо вижу, как она прибежала на платформу со своим чемоданом, с шутливой улыбкой наготове, вглядываясь своими незоркими глазами в окна вагонов, отыскивая его, потом отыскав, а может быть, он первый ее увидел… «А вот и я», – наверное, сказала она весело, может быть, слишком весело…

Он написал ей через несколько дней, что место очень симпатичное и что он замечательно хорошо себя чувствует. Потом наступило молчание, и только после того, как Клэр послала встревоженную телеграмму, от него пришла открытка, где говорилось, что он уезжает из Блауберга раньше срока и проведет неделю в Париже, а потом вернется домой.

В конце той недели он позвонил мне по телефону, и мы обедали с ним в русском ресторане. Я не видел его с 1924 года, а дело было в 29-м. Вид у него был уставший и нездоровый, и из-за своей бледности он казался небритым, хотя только что перед тем был у парикмахера. Сзади на шее у него был волдырь, залепленный розовым пластырем. После того как он задал мне несколько вопросов, мы оба почувствовали, что не знаем, о чем говорить дальше. Я спросил его, что сталось с той милой женщиной, с которой я видел его тогда. «С какой женщиной? – спросил он. – А, Клэр. Да. Благополучна. Мы, можно сказать, женаты».

– Ты как-то кисло выглядишь, – сказал я.

– Кисло так кисло, мне все едино. Хочешь пельменей теперь?

– Неужто ты еще помнишь их вкус, – сказал я.

– А отчего бы мне не помнить его? – сказал он сухо.

Несколько минут мы ели в молчании. Потом подали кофе.

– Как, ты сказал, это место называется? Блауберг?

– Да, Блауберг.

– И что же, милое место?

– Это смотря по тому, что кому мило, – сказал он, и мышцы его челюстей шевельнулись, раздавливая зевок. – Прости, – сказал он. – Я рассчитываю поспать в поезде.

Он вдруг стал теребить мое запястье.

– Половина девятого, – ответил я.

– Мне нужно телефонировать, – пробормотал он и широким шагом, с салфеткой в руке, пересек залу. Через пять минут он вернулся, причем салфетка оказалась наполовину запихнутой в карман пиджака. Я вытащил ее.

– Послушай, – сказал он, – мне ужасно совестно, но мне нужно идти. Я забыл, что у меня назначена встреча.

«Меня всегда огорчало (пишет Севастьян Найт в «Забытых вещах»), что в ресторанах люди не замечают одушевленных таинственных существ, которые приносят им еду, принимают их пальто и отворяют перед ними двери. Я как-то раз напомнил одному человеку практической профессии, с которым за несколько недель перед тем завтракал, что у женщины, подавшей нам шляпы, в ушах были катышки ваты. Он посмотрел на меня с недоумением и сказал, что никакой женщины там вообще не помнит…По мне, всякий, кто не замечает, что у шоффера таксомотора заячье надгубье, оттого только, что спешит куда-то, страдает мономанией. Мне часто кажется, что я окружен слепцами и сумасшедшими, как подумаешь, что из всех сидящих в кондитерской я один задаюсь вопросом, отчего девушка, подающая кофе, едва заметно прихрамывает».

Когда мы вышли из ресторана и направились к таксомоторной стоянке, какой-то старик с мутными глазами, послюнявив большой палец, протянул Севастьяну, или мне, или нам обоим листок с печатной рекламой, которую он раздавал прохожим. Ни он, ни я ее не взяли; оба мы смотрели прямо перед собой, две хмурых сомнамбулы, которым не до предложений этого рода. «Ну, прощай», – сказал я Севастьяну, когда он кликнул такси.

– Приезжай как-нибудь ко мне в Лондон, – сказал он и оглянулся. – Постой, прибавил он. – Нехорошо, я бедняка обидел…

Он оставил меня и скоро вернулся с бумажкой в руке. Прежде чем выбросить ее, он внимательно ее прочитал.

– Подвезти тебя? – спросил он.

Я чувствовал, что ему безумно хочется от меня отделаться.