Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)

– Народ здесь ни при чем.

– Завтра мальчишки будут носиться по улицам Толедо и орать, что Дульсинея оказалась потаскухой.

– Гулящая девка.

– Распутная тварь.

Тогда тощий Луис ринулся на врагов. Поклонники, словно этого только и ждали, загоготали, заулюлюкали и принялись швырять его один к другому, другой к третьему, и он летел, кувыркался и бежал стремглав, как слепой, вытянув перед собой длинные руки, чтобы получить злобную зуботычину и, крутясь, лететь обратно.

– Вероотступники! – вопила Альдонса. – Богомерзкие твари! Низкопробная чернь!..

Поклонники швырнули Луиса на землю и угрюмо стояли над ним.

Санчо наклонился, привычно ощупал его.

– Выше голову, государь мой… Все, кроме смерти, поправимо. Возблагодарите Бога за то, что Он послал вам такое же злоключение, какие то и дело посылал Дон Кихоту.

Луис сказал голосом слабым и глухим, как бы доносившимся из подземелья:

– Дульсинея… Тобосская… самая прекрасная женщина в мире. А я… самый несчастный человек на свете. Но мое бессилие… не должно поколебать эту истину.

Альдонса упала ему на грудь.

– Как хорошо ты это сказал.

– Бог сражений допустил, чтобы меня постигла подобная неудача, – сказал Луис почти в бреду.

– Ты ринулся на них как молния!

– Я ринулся?

– Еще как! Но их было много, а ты один.

– Их было… много.

Альдонса стала приводить в порядок растерзанного Луиса.

– Мы уйдем отсюда. Мы далеко пойдем, Санчо. Тебе будет трудно с нами.

– Далеко мне не дойти, – согласился Санчо.

– Да и денег нет. Вдвоем как-нибудь перебьемся, а втроем…

– Втроем трудно.

– К тому же и дочка у тебя.

– Кто же и последит за ней, как не я.

– Но где нам еще отыщется… такой рассудительный, дальновидный… добродушный и преданный человек… как Санчо Панса. Да и я… привык уже к нему, – сказал Луис.

Санчо сразу же принялся собирать пожитки.

– Благодарю вас, государь мой. Ты должна понимать, дочка, странствующий рыцарь без оруженосца… никто.

– Дороги обезлюдели, крестьяне пошли либо в нищие, либо в бандиты… Аристократы бродят по дорогам с ножами… Все, как могут, пробавляются за счет своих близких, и никто не хочет заниматься делом… Обрати внимание, верный и преданный мне оруженосец, как мрачна эта ночь. Она может вселить ужас в любое сердце. Но все это лишь укрепляет мой дух, чтобы мстить за все обиды и утеснения, чинимые бессовестными людьми, – говорил Луис.

Понурясь и заложив руки за спину, поклонники бродили вокруг. Они вздыхали и вполголоса ругались. Как это было не похоже на прежние любовные стенания! То тут то там слышалось: «О гнусн…», «О дьявольщ…».

Молодо, гневно на них напустилась Санчика:

– Стыдно смотреть на вас, кабальеро! И хотелось бы пожалеть, а не могу. Что привело вас сюда? Вы надеялись, что если станете поклоняться этой женщине, то и сами сделаетесь похожи на знаменитого и славного Дон Кихота? Потому что и он так же поклонялся ей? Да ведь он не ее любил, а только свою мечту! А вы видели ее каждый день, вы знали, что поклоняться тут ровным счетом некому! Что же вы теперь удивляетесь и ужасаетесь?.. Дома вас ждут юные невесты! Но вам нужно не свое, а чужое. Пусть подпорченное, но только чужое. Что же вы так горюете? Оно и оказалось чужое, а не ваше. Ведь она и оценить вас не смогла, не по уму ей это. Она только преспокойно выслушивала ваши стоны и вздохи, как будто они достались ей по праву!

Однако кабальеро, все как один, смотрели не на нее, а на Альдонсу. Она отерла платком запыленное лицо Луиса, затем она подколола ему изорванную одежду. И подняла его на ноги. Она смотрела на него то как мать, то как дочь.

Опираясь на Альдонсу и Санчо, Луис побрел прочь.

Поклонники хохотали и подсвистывали им вслед.

Но сначала – пятнадцать женских портретов.

Можно девять или семнадцать: но такие, чтобы на них можно было смотреть с удивлением.

Мать была больна.

Она не привыкла болеть, поэтому испугалась и думала, что теперь уже никогда не встанет. Волосы ее, непричесанные, лежали на подушке, смотрела она виновато. Она должна бы сама ухаживать за дочерью и помогать ей, но вот вместо этого лежит и нуждается в заботе.

Дочери уже года двадцать три, хотя выглядит она моложе, потому что худенькая и смотрит еще невзросло. Она все время неопределенно улыбается, а кому – неизвестно, тому, кто случайно на нее посмотрит. Она некрасива – вот в чем дело. Зовут ее Настя.