Луи Куперус - Тайная сила

– И я тебе тоже наскучил?

– Ты?

Она погладила его по лицу, по груди, до самых ног.

– Знаешь, что я тебе скажу? Ты красивый мальчик, но очень уж добренький. И это меня тоже раздражает. Ты целуешься со всеми, кто хочет с тобой поцеловаться. В Патьяраме – со своей старушкой-мамой, с сестрами, ты лижешься со всеми. Это ужасно!

Он рассмеялся.

– Ты ревнуешь! – воскликнул он.

– Ревную? Я правда становлюсь ревнивой? Это ужасно. Не знаю, думаю, это все-таки не так… я не хочу быть ревнивой. Думаю, на свете есть сила, которая меня защитит в любой ситуации.

– И это дьявол…

– Возможно. Un bon diable [77].

– Ты уже заговорила по-французски?

– Да. Готовлюсь к поездке в Париж… Сила, которая меня защищает в любой ситуации. Я убеждена, что жизнь меня не подловит. Я неуязвима.

– Ты становишься суеверной.

– Я всю жизнь была суеверной. Может быть, теперь стала чуть сильнее. Скажи, пожалуйста, я изменилась в последнее время?

– Ты теперь более раздражительная…

– Уже не такая безразличная?

– Ты теперь веселее, занятнее.

– А раньше была скучная?

– Ты была безжизненная. Неизменно красивая, дивная, божественная… но слишком безжизненная.

– Раньше мне было больше дела до людей.

– А теперь?

– Теперь все равно. Они столько сплетничают… Но скажи, в чем-нибудь еще я изменилась?

– Конечно: стала ревнивее, суевернее, язвительнее… Что ты еще хочешь услышать?

– Физически… я не изменилась физически?

– Нет.

– Я не постарела? У меня не появились морщины?

– Нет, совершенно нет.

– Знаешь… мне кажется, у меня еще многое впереди… какая-то совсем другая жизнь…

– В Париже?

– Возможно… Скажи, пожалуйста, я не стишком старая?

– В каком смысле?

– Для Парижа… Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Двадцать пять.

– Шутишь! Ты прекрасно знаешь, что мне тридцать два. Я выгляжу на тридцать два года?

– Нет, нет…

– Слушай, тебе не кажется, что здесь, в Нидерландской Индии, все прогнило? Ты никогда не бывал в Европе?

– Нет…

– Я жила там только от десяти до пятнадцати лет… На самом деле ты – коричневый яванец, а я – белая яванка…

– Я люблю свою страну.

– Да, потому что ты чувствуешь себя немножко принцем Соло… Это так смешно у вас в Патьяраме… А я, я ненавижу вашу Индию… Мне хочется плюнуть на Лабуванги. Хочется вырваться отсюда. В Париж. Поедешь со мной?

– Нет. Нет ни малейшего желания.

– Даже при мысли о сотнях женщин в Европе, которыми еще не овладел?

Он взглянул на нее: что-то в ее словах, ее голосе удивило его, какие-то истерические нотки, которых он не замечал раньше, когда она была лишь молчаливой страстной любовницей с полуприкрытыми глазами, а потом немедленно хотела все забыть и снова становилась благопристойной дамой. Сейчас что-то в ней отталкивало его: он любил в ней гибкость и податливость, с которой она с неизменной улыбкой отвечала на его ласки – такой она бывала раньше, – а не этот полубезумный взгляд и пурпурный рот, готовый вот-вот укусить. Казалось, она почувствовала это, потому что тотчас оттолкнула его и быстро сказала:

– Ты мне наскучил… Я тебя уже изучила, уходи…

Но он не хотел уходить, он не любил, когда свидание ни к чему не приводило, он обнял ее и стал просить…

– Нет, – коротко ответила она. – Ты мне наскучил. Мне тут все наскучили. Все и всё…

Он обнял ее за талию, стоя перед ней на коленях, и привлек к себе. Она, с легкой улыбкой, немного подалась, нервно ероша ему волосы. К дому подъехал экипаж.

– Слышишь? – спросила она.

– Это мефрау ван Дус…

– Как рано она вернулась…

– Наверное, ничего не удалось продать.

– Значит, тебе придется заплатить десять гульденов.

– Наверное…

– Ты много ей платишь за наши свидания?

– Да ну, какая разница…

– Прислушайся, – повторила она, напрягая слух. – Это не мефрау ван Дус…

– Да…

– Это мужские шаги…

– Да и экипаж – не таратайка, стук колес был намного громче.

– Ладно, ничего особенного, – сказала она. – Кто-то ошибся адресом. Сюда никто не войдет.

– Мужчина обходит вокруг дома, – сказал он, прислушиваясь.

Они вслушивались вместе. Затем, после еще двух-трех шагов по маленькому садику, со стороны задней галереи, за стеклянной дверью, сквозь просвечивающую занавеску вырисовалась его фигура: его, ван Аудейка. Он распахнул дверь прежде, чем Леони и Адди успели изменить позы, так что ван Аудейк увидел их обоих: ее, сидящую на диване, его, стоящего перед ней на коленях, ее рука, забытая, так и лежала на его волосах.