Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

«Я сам не был на столько уверен в себе, чтоб видеться с вами в то утро. Я кипел эгоистическою страстью; я был потрясен тем, что перенес в течение ночи. Я вам уже говорил, что я никогда не мог примириться даже с мыслью о слабости своих сил, то мог ли бы я примириться с мыслью о потере единственного существа, которое явилось ко мне с обещанием такого счастья, которое сообщило бы новое блаженное значение даже моим страданием.

«Но страдание той ночи приготовили меня к тому, что случилось на следующий день. Я не был удивлен: я был уверен, что он убедил вас пожертвовать всем для него, и ожидал только известий о вашей свадьбе. Я судил, о вашей и его любви по своей. Но я был неправ, Магги; в вас есть какое-то чувство, которое сильнее вашей любви к нему.

«Не буду вам рассказывать, что я перенес в этот промежуток времени. Но даже во время этой агонии и, среди тех мук, которые любовь должна перенести, чтоб отрешиться от всяких эгоистических побуждений, одной любви к вам было достаточно, чтоб удержать меня от самоубийства. При всем своем эгоизме я был далек от мысли явиться мрачною тенью, чтоб пресечь ваше блаженство. Я не мог покинуть света, в котором вы оставались жить, быть может, нуждались во мне: это составляло часть моей клятвы терпеть и ждать. Магги! это доказывает справедливость того, что никакие муки я не считал слишком дорогою ценою для достижение того блаженства, которое я нашел в любви к вам. Я хочу, чтоб вы не печалились моей печали. Я привык к лишением; я никогда не ожидал счастья; а в знакомстве с вами, в любви к вам я черпаю силы, которые примиряют меня с жизнью. Вы были для моего сердца тем же, что свет и краски для моих глаз, что звуки для моего уха; вы привели в ясное сознание царствовавший во мне хаос. Я нашел новую жизнь в попечении о вашем счастье, и горе предпочтительно пред своим, и это чувство изменило мое недовольствие и ропот в терпение, которое рождает более спокойные привязанности, более нежные страсти. Я полагаю, что только такая совершенная и горячая любовь могла ознакомить меня с жизнью, которая растет и увеличивается, сливаясь с другими существованиями, ибо прежде я всегда был отвлекаем от нее постоянным мучительным самосознанием. Я даже думаю, что этот дар перемещение жизни, который сообщен мне любовью к тебе, может сделаться новою силою во мне.

«Итак, моя милая! несмотря ни на что, вы были радостью моей жизни. Не упрекайте же себя из-за меня. Скоро я должен был бы укорять себя за то, что навязывал вам свои чувства и поторопил вас дать слово, которое тяготит над вами как оковы. Вы хотели остаться верными вашему слову – и вы были верны. Я имею понятие о глубине вашей жертвы по тому получасу свидание, когда я начинал мечтать, что, может быть, вы меня любите. Но нет, Магги, а не имею притязаний ни на что, кроме ваших воспоминаний обо мне.

«Сначала я не хотел вам писать; я не хотел самовольно навязываться, броситься к вашим ногам и тем возобновить свою вину – нет, я был далек от этой мысли; я даже с ужасом отшатнулся от нее. Но вы меня не осудите, вы не припишете мне дурных побуждений. Я знаю, что мы должны еще долгое время оставаться в разлуке: злые языки принудят нас к этому, если не что иное. Но я не уеду отсюда; я всегда буду душою с вами, где бы я ни был. И помните всегда, что я весь принадлежу вам без эгоистических желаний, но с преданностью, которая не допускает этих желаний.

«Да благословит вас Бог, любящее, возвышенное создание! Если и все вас дурно поняли, то не забывайте, что существует человек, который ни на минуту не усомнился и который постиг вас десять лет назад.

«Не верьте никому, что я болен, потому что не выхожу из дома. У меня только нервная головная боль, не сильнее чем бывало прежде. Нестерпимый жар заставляет меня сидеть дома днем. Я довольно силен, чтоб повиноваться малейшему слову, которое скажет мне, что я могу быть вам полезен словом или делом.

Ваш по гроб, Филипп Уоким».

Магги стала на колени у постели, прижимая к сердцу письмо; чувства, накопившиеся в ней, изливались по временам в сдержанном, глухом вопле, выражавшемся постоянно одними и теми же словами:

«О, Боже! есть ли в любви такое блаженство, которое могло бы заставить меня забыть их страдание?»

К концу недели Кейн пришел к убеждению, что существовал только один способ упрочить для Магги приличное существование в Сент-Оггсе. Даже при своей двадцатилетней опытности приходского пастора он был приведен в ужас тем упорством, с которым продолжали взводить на нее всякие небылицы, вопреки очевидности. До сих пор его обожали и обращались к нему за советом более, чем он даже сам того желал; но теперь, когда он попытался раскрыть глаза сент-оггских дам и побудить их быть справедливыми относительно Магги Теливер, он вдруг почувствовал, что был в этом так же бессилен, как он был бы бессилен произвести перемену в покрое чепчиков. Доктору Кенну нельзя было противоречить; его молча выслушивали; но когда он выходил, общее мнение давало почти те же результаты. Поведение мисс Теливер заслуживало осуждение; даже доктор Кенн не отвергал этого, то как же мог он так легко судить о ней и давать благовидное изъяснение всем ее поступкам? Даже предполагая – хотя на это понадобилось бы много веры – что все, что ни было сказано о мисс Теливер, было несправедливо, и в таком даже случае одного факта, что о ней было что-то сказано, было достаточна, чтоб окружить ее зараженною атмосферою, которой должна избегать всякая женщина, пекущаяся о своей доброй славе и об обществе. Взять же Магги за руку и сказать ей: «я не верю тому, что, на тебя клевещут; я не повторю этой клеветы; я закрою уши, чтоб не вдыхать ее, ведь и я могу заблуждаться, могу падать, несмотря на все свои усилия; судьба была только строже относительно тебя, соблазн был тебе не по силам – станем же помогать друг другу, пойдем вместе, чтоб нам более не падать» – чтоб сделать это, потребовалось бы много храбрости, глубокого сострадание, самопознание и великодушной доверчивости; потребовался бы разум, не находящий удовольствия в злословии, не полагающий, что, унижая других, можно тем самым возвысить себя, не обманывающий себя восторженными понятиями о каком-то нравственном начале, возвышенной религии, которое устраняет борьбу за истину, справедливость и любовь к ближним, попадающимся на нашей стезе.