Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

Как только ушла ее мать, Магги надела шляпку. Она решилась пойти к мистеру Кенну и попросить, чтоб ее допустили к нему. Он сам был в глубоком огорчении; но чужое горе в подобных случаях не бывает нам в тягость. Она в первый раз выходила из дома со времени ее возвращение, тем не менее мысли ее были так заняты предпринимаемым ею делом, что неприятность быть предметом пытливых взоров со стороны людей, которых могла встретить, не приходила ей на ум. Но не успела она выйти из узких переулков, ведущих к жилищу Боба, как – заметила, что на нее бросили необыкновенные взгляды – сознание, которое заставило ее ускорить шаги, не решаясь взглядывать по сторонам. Вслед за этим она столкнулась с мистером и мистрис Тернбуль, старыми знакомыми ее родителей, которые поглядели на нее как-то странно и молча слегка своротили в сторону. Всякий жестокий взгляд оскорблял Магги; но теперь упреки ее совести были слишком сильны, чтоб допустить в ней неудовольствие. «Не удивительно, что они не хотят говорить со мной» подумала она: «они так любят Люси». Затем она должна была пройти мимо группы молодых людей у входа в бильярдную и не могла не увидеть молодого Торри, который выступил несколько вперед, со стеклышком в глазу, и поклонился ей с такой небрежностью, с какою мог бы поклониться знакомой горничной. Магги была слишком горда, чтоб, несмотря на свою печаль, не почувствовать себя уколотою, и в первый раз ее сильно заняла мысль, что она будет подвержена еще другим толкам, кроме тех, которые могло возбудить ее вероломство относительно Люси.

Но вот она дошла до дома пастора; здесь, быть может, найдет она не одно осуждение. Осуждение может быть произнесено всеми; самый жестокий, грубый мальчишка может выразить его на перекрестке, между тем как помощь и сожаление, Конечно, более редки и могут быть оказаны одними праведными людьми.

О ней доложили и тотчас же попросили в кабинет доктора Кенна. Он сидел посреди кипы книг, которые, однако ж, по-видимому, был мало расположен читать, и прислони л свою щеку к голове младшего своего ребенка, девочки лет трех. Он выслал ребенка с служанкой, доложившей о приходе Магги, и когда дверь за ними затворилась, сказал, придвинув стул для Магги:

– Я собирался к вам, мисс Геливер, но вы предупредили меня, и я очень этому рад.

Магги взглянула с тою же детскою откровенностью, с которой посмотрела на него на базаре, и – сказала: – я хочу все рассказать вам… Но вслед за тем глаза ее наполнились слезами и дотоле скрываемое ею ощущение унижений, встреченных ею на пути к пастору, разразилось в слезах, прежде, нежели она могла продолжать говорить.

– Да, поверьте мне все, – сказал мистер Кенн и спокойный, твердый голос его выражал добродушие. – Смотрите на меня как на человека, приобретшего долголетнюю опытность, которая, может быть, доставит мне возможность пособить вам.

Магги начала недлинный рассказ о своей внутренней борьбе, служившей началом продолжительной печали, сперва отрывисто и с усилием, потом спокойнее, по мере того, как она стала чувствовать облегчение. Только лишь накануне пастор Кенн узнал содержание стивенова письма и тотчас же поверил ему, не дожидаясь подтверждение со стороны Магги. Это невольное восклицание ее: «о! я должна уйти» служило ему доказательством, что в ней действительно происходила внутренняя борьба.

Магги наиболее распространялась о чувствах, побудивших ее возвратиться к матери и брату и не отторгнуться от прошедшего.

Когда она кончила, доктор Кенн помолчал несколько времени; в уме его было некоторое сомнение. Он встал и прошелся взад и вперед перед очагом, сложив руки назад. Наконец, он снова сел и сказал, глядя на Магги:

– Ваше побуждение возвратиться к ближайшим друзьям вашим, остаться там, где сложились все узы вашей жизни – доброе побуждение, на которое церковь, по основным законам своим, обязанная наблюдать до последней возможности за своими детьми и никогда не оставлять их, покуда они не безнадежно испорчены, должна отвечать, отверзая свои объятия кающемуся. Церковь должна быть органом чувств прихожан, так, чтоб каждый приход составлял одно семейство, связанное узами христианского братства и главою которого духовный отец. Но идеи о дисциплине и христианском братстве совершенно ослабли; едва ли можно сказать, что они еще существуют в общественном мнении; они сохранились еще разве только в том частном и неправильном виде, который они приняли в тесных еретических сектах. И если б меня не поддерживала твердая вера, что церковь должна снова приобрести во всей силе это влияние, которое одно согласно с людскими потребностями, то я часто падал бы духом, замечая недостаток единства и сознание в необходимости взаимной ответственности, распространенный в моей пастве. Теперь все, по-видимому, клонится к ослаблению уз, к замену произволом того, что некогда считалось обязательным. Ваша совесть и ваше сердце уяснили вам это, мисс Теливер, и я – сказал вам все это для того, чтоб вы знали, чего я бы желал для вас и что я бы вам посоветовал, если б я соображался с моими личными чувствами и мнением, без влияния посторонних и враждебных обстоятельств.