Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

Квартира была порожняя; обе, мистрис Джекин-старшая и мистрис Джекин-младшая, получили приказание приготовить все как можно поспокойнее для «старой мистрис и для молодой мисс» – увы! она все еще была «мисс». Изобретательному Бобу казалось трудно разрешить, каким образом произошел такой исход, каким образом мистер Стивен Гест мог от нее уехать, или позволить ей его оставить, когда он имел способы удержать ее при себе? Но он был молчалив, держал это про себя и даже не позволял жене своей делать ему вопросы насчет этого обстоятельства, питая к Магги те же рыцарские чувства, как в те дни, когда он подарил ей столь памятные книги.

Однако ж, через день-другой мистрис Теливер отправилась опять на мельницу на несколько часов, чтоб присмотреть за домашним хозяйством Тома. Это было желание Магги. После первого, сильного порыва чувств, бывшего следствием того, что она уже не нуждалась в деятельной поддержке своих расстроенных нервов, ей не так необходимо становилось присутствие матери; она даже желала оставаться наедине с своим горем; но она осталась в одиночестве недолго в старой гостиной, которой окошки выходили на реку: скоро кто-то постучал в дверь; повернувшись своим грустным лицом в ту сторону, она проговорила: «войдите!» Боб вошел в комнату, неся на руках ребенка; Мумис следовал за ним.

– Мы уйдем, если мы вам помешали, мисс, – сказал Боб.

– Нет, – сказала Магги тихим голосом, желая улыбнуться.

Боб притворил за собой дверь и, сделав несколько шагов, стал перед ней.

– Вы видите, у нас есть маленький, мисс, и я желал бы, чтоб вы на него взглянули и взяли его немного на руки, если будет на то ваша милость. Потому мы осмелились назвать его вашим именем. Обратите на него немного внимание.

Магги была не в состоянии говорить; она молча протянула руки, чтоб взять ребенка в то время, как Мумис громко обнюхал ее, желая удостовериться, будет ли такое перемещение безопасно. Сердце Магги приятно забилось при этом предложении и при этих простосердечных словах: она очень хорошо поняла, что все это было сделано для того, чтоб показать ей сострадание и уважение.

– Сядьте, Боб, – сказала она сейчас же.

Он молча сел, находя, что язык его был как-то необыкновенно неповоротлив, и отказывался вовсе выразить то, что он бы желал сказать.

– Боб, – продолжала она после нескольких минут, не спуская глаз с ребенка и тщательно поддерживая его, как будто боясь, чтоб он не выскользнул из ее рук: – у меня до вас есть просьба.

– Не говорите такие вещи, мисс, – сказал Боб, тормоша Мумиса за шерсть: – если я в состоянии для вас что-нибудь сделать, это будет для меня награждением за дневные труды.

– Я бы желала, чтоб вы сходили к пастору Кенну, повидались с ним и переговорили, сказали бы ему, что я здесь, что я ему буду очень благодарна, если он придет ко мне, пока мать моя еще не возвратилась; она не придет домой прежде вечера.

– О, мисс! я бы это в одну минуту сделал, отсюда два шага; но у пастора Кенна жена лежит мертвая: ее должны завтра хоронить; умерла-то она в тот самый день, как я воротился из Медпорта. Какая досада, что она именно теперь умерла, когда вам его нужно! Едва ли я могу идти к нему сегодня.

– О, нет, Боб! – отвечала Магги: – мы должны это отложить на несколько дней еще, до-тех-пор, пока вы не услышите, что он уж выезжает. Но, пожалуй, он совсем из города уедет, далеко отсюда, прибавила она с выражением нового уныние и печали при этой мысли.

– Нет, он не уедет, мисс, – сказал Боб: – он не уедет отсюда. Он не из тех изнеженных людей, которые ездят оплакивать своих жен на воды, когда они умирают; у него есть другие, получше, занятия: он хорошо присматривает за своим приходом – в этом я могу вас уверить. Он у меня крестил малютку и приходил ко мне, чтоб узнать, что я делаю по воскресеньям, что меня не видно в церкви; но я ему – отвечал, что я на работе в продолжение трех четвертей дня, и потом я так привык постоянно торчать на ногах, что не в состоянии просидеть так долго; и потом, сэр, говорю, рабочий человек, с маленьким жалованьем не может ходить в церковь: дорого будет, говорю; много времени потеряешь. Ах, мисс! посмотрите, как малютка у вас покоен на руках, точно будто он вас знает; да и знает вас немного – я за это поручусь, так точно, как птички знают утро.

Язык Боба, по-видимому, развязался от стеснявшей его обузы и находился даже в опасности наговорить больше, нежели от него, требовалось. Но сюжеты, которых Бобу хотелось коснуться и разъяснить, были так неприступны и неудобно подходяще, что язык его, кажется, был обречен держаться не большой дороги, а околицы, и не в состоянии был попасть на эту неположенную еще дорогу. Он почувствовал это и снова замолчал, обдумывая всевозможные способы и формы приличного вопроса. Наконец он – сказал голосом, более сконфуженным, нежели обыкновенным: