Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

– О! неужели мы проехали Лукрет, где мы хотели пристать? – воскликнула она, оглядываясь назад, чтоб посмотреть, не в виду ли еще место.

Но ни одной деревни не было видно. Она снова обратилась к Стивену с испуганным, пытливым взором.

Тот продолжал следить за водою и проговорил странным, бессознательным голодом:

– Да, давно.

– О! что мне делать? – воскликнула Магги в ужасе. – Мы целыми часами не воротимся домой. А Люси… о, Боже!

Она сложила руки и зарыдала, как испуганный ребенок; она ни о чем более не думала, как о встрече с Люси, о ее взгляде, исполненном удивление, сомнение быть может, и заслуженного укора.

Стивен пересел поближе к ней и нежно опустил ее сложенные руки.

– Магги, – сказал он тихим, решительным голосом: – не воротимся более домой до-тех-пор, пока никто не в состоянии будет нас разлучить, пока мы женимся.

Небывалый голос, странные слова, остановили рыдание Магги; она затихла совершенно, удивленная до крайности, будто Стивен нашел средство переменить все бывшее, уничтожить несчастные факты.

– Взгляните, Магги, как все случилось помимо нашей воли, без всякого старание с нашей стороны. Мы никогда и не надеялись быть снова наедине, все это устроили другие. Посмотрите, как нас уносит течением, прочь от тех неестественных уз, которыми мы себя связывали, и связывали напрасно: оно снесет нас до Торби, там мы можем пристать, достать карету и поспешить в Йорк, а оттуда в Шотландию, не останавливаясь ни на минуту, пока мы не будем связаны узами, которые только смерть может расторгнуть. Это единственное наше спасение, единственное средство выйти из настоящего, запутанного положение. Все к тому само собою клонится. Мы ничего не замышляли наперед, ни о чем не старались сами.

Стивен говорил с глубоким убеждением. Магги слушала, переходя от удивление к желанию верить тому, что действительно течение их уносит, что она может плыть вниз по быстрой, безмолвной реке, оставив в стороне всякую борьбу с собой и с обстоятельствами. Но сквозь вкрадчиво-усыплявшее влияние этой мысли проглянула вдруг страшная тень прежних размышлений, и внезапное опасение, чтоб не настали снова минуты самозабвение, вызвало в ней чувство ожесточенного сопротивления Стивену.

– Пустите меня! – сказала она взволнованным голосом, бросив на него негодующий взгляд и стараясь освободить руки, – Вы хотели лишить меня всякого выбора; вы знали, что слишком далеко проехали, вы осмелились воспользоваться моим рассеянием. Так поступать недостойно.

Оскорбленный этим упреком, Стивен пустил ее руки, возвратился на прежнее место и сложил руки с каким-то отчаянием, вызванным затруднительностью положение после слов Магги. Она, не согласна ехать далее; ему оставалось только проклинать себя за скверное положение, в какое он ее поставил. Но всего невыносимая для него было слышать подобный упрек: мысль, что она подозревает его в недостойном поступке, была для него несноснее самой разлуки. Наконец он произнес с сдержанною яростью:

– Я сам не – заметил, что мы минули Лукрет, пока мы не достигли следующей деревни; тогда мне пришла в голову мысль плыть с вами далее. Я не могу ее оправдывать: я должен был предупредить вас. Вы можете после этого меня ненавидеть, презирать, так как вы не любите меня довольно, чтоб равнодушно смотреть на все остальное, как я вас люблю. Если вы хотите, я пристану и постараюсь выпустить вас на берег. Люси я скажу, что я сумасшедший, что вы меня ненавидите – и вы отделяетесь от меня на веки. Никто вас не осудит, потому что я непростительно с рами обошелся.

Магги была поражена: для нее легче было противостоять всем прежним доводам Стивена, чем этой картине его унижение и страдание, тогда как она будет оправдана; легче даже было выдержать нежные взгляды его, нежели гневно страдальческий взор, который ставил, казалось, непреодолимую преграду между ним и ею. Он привел чувства ее в такое настроение, при которых все, в чем упрекала ее совесть, казалось ей плодом одного самолюбия. Негодование исчезло в ее глазах и взоры ее выражали только кроткую боязнь. Она упрекнула его в том, что он ненамеренно вовлек ее в беду: она сама такая слабая и легкомысленная.

– Будто я за вас буду чувствовать точно также, как за себя, – сказала она с другого рода упреком – с упреком любви.

Стивен почувствовал смягчение в ее голосе и взгляде; небеса будто снова разверзались перед ним. Он приблизился к ней, взял ее руку и сел молча, облокотясь на борт. Он боялся выговорить слово, боялся сделать движение, чтоб не вызвать нового упрека, или отказа с ее стороны. Жизнь зависела от ее согласия: без него все остальное – смутное, безнадежное, томительное горе. Они долго плыли таким образом, отдыхая оба в этом отрадном молчании и не желая нарушить своего блаженства новым несогласием. Между тем тучи покрывали небо, и ветерок, сперва легкий, становился все сильней и сильней; погода совершенно изменилась.