Эдгар Аллан По - Убийство на улице Морг

– Заметьте, что я говорю о необыкновенной энергии, необходимой для такого трудного и отважного предприятия. Я хочу вам доказать прежде всего, что бегство возможно, а главное – хочу обратить ваше внимание на то, что при этом требовалось проворство необыкновенное и почти сверхъестественное. Ясно, что преступник вошел и вышел одною и тою же дорогой. Теперь вернемся в комнату. Говорят, что ящики комода частью были ограблены, а между тем платья найдены нетронутыми. Это только предположение, и предположение весьма глупое. Почем мы знаем, что вещи, найденные в ящиках, не все налицо? Если бы в комнате был вор, зачем бы он оставил четыре тысячи франков золотом и унес бы узел с бельем? Следовательно, мысли о воровстве не было.

– Теперь обратите внимание на следующее: странный голос, немыслимая ловкость и отсутствие корыстных видов при таком жестоком убийстве. Сообразим самое убийство. Вот женщина, задушенная руками и втиснутая вниз головою в трубу. Обыкновенные убийцы не совершают таких убийств и не прячут так своих жертв. Вы согласитесь, что засунуть подобным образом тело слишком необыкновенно и несовместно с людскими поступками, хотя бы преступники были самые испорченные злодеи. И какая же требовалась для того сила, если несколько человек едва могли вытащить труп из трубы.

– Обратим внимание еще и на другие доказательства этой необыкновенной силы. На очаге нашли пряди волос, очень густых седых волос; волоса оказались вырванными с корнями. Вам известно, какую силу нужно иметь, чтобы вырвать из головы двадцать-тридцать волос сразу? А эти пряди вырваны с телом!..

– Горло старухи не только было надрезано, но голова совершенно отделена от туловища простой бритвой. Заметьте и эту животную жестокость. Я уже не говорю о повреждениях на теле г-жи Эпене, которые могли произойти от падения из четвертого этажа, на что не обратила внимания полиция, считавшая, что окна оставались закрытыми.

– Какое впечатление выносите вы из фактов: необыкновенной ловкости, животного хищничества, беспричинной кровожадности, странного голоса, незнакомого представителям пяти наций и не имеющего никаких внятных слов?

– Совершил убийство какой-нибудь бешеный, убежавший из сумасшедшего дома, – сказал я.

– Недурно, ответил Дюпен; – мысль ваша почти верна. Но голос сумасшедшего, даже во время припадков безумия, не может сравниться с тем, что говорили об этом голосе. Кроме того, волосы сумасшедшего не походят на то, что теперь у меня в руке. Я вынул этот клок из сжатой руки г-жи Эпене. Что вы об них думаете?

– Дюпен! – сказал я, совершенно ошеломленный, – эти волосы необыкновенные; это не человеческие волосы!

– Я и не говорю, что они человеческие, но прежде, чем решить, чьи они, взгляните на рисунок, который я снял на бумажку. Эти следы, очевидно, сделаны пальцами.

– Вот посмотрите, – продолжал мой друг, раскладывая рисунок, – не правда ли, что рука сильная, и незаметно, чтобы пальцы скользили; каждый, как видно, оставался на своем месте, пока жертва не умерла. Попробуйте наложить ваши пальцы на рисунок.

Я попробовать, но не мог растянуть настолько своих пальцев.

– Может быть, – продолжал Дюпен, – мы не так делаем опыт. Бумага разложена на плоской поверхности, а горло имеет цилиндрическую форму. Вот круглое полено, почти одинаковой толщины с горлом. Оберните его рисунком и повторите свой опыт.

Я повиновался, но трудность стала еще очевиднее, чем в первый раз.

– Это, – сказал я, – след не человеческой руки.

– Теперь, сказал Дюпен, – прочтите это место у Кювье. То было описание большого орангутанга. Я сразу понял все.

– Описание пальцев, сказал я, прочитав, – вполне подходит под ваш рисунок. Никакое животное, за исключением орангутанга, и именно индейского, не могло бы сделать таких знаков, какие вы нарисовали. Клок темной шерсти тоже подходит, под описание Кювье. Но я не могу хорошенько объяснить себе подробностей убийства. Ведь свидетели слышали два голоса, и один из них был, несомненно, голос француза.

– Справедливо; и вы, конечно, помните, что почти все свидетели единогласно приписывали грубому голосу восклицание: «Господи!» Один из свидетелей показал, что это слово было произнесено с упреком и досадой. На этом-то слове я и основал надежду совершенно распутать дело. Какой-нибудь француз знал об убийстве. Очень может быть, даже более, чем вероятно, что он неповинен в участии. Орангутанг ушел от него. Очень может быть, что он проследил за ним до самой комнаты, но не мог схватить его при совершившихся страшных обстоятельствах. Все это только предположения и ничего более. Если этот француз не принимал, как я предполагаю, участия в деле, то объявление, которое я занес вчера, когда мы возвращались домой, в контору газеты «Свет», – газеты морской и очень распространенной между моряками, – привлечет его сюда.