Николай Гейнце - Современный самозванец

«Большое несчастье. Приходите, родная.

Ваша А. Сиротинина».

Вот что прочла в письме Елизавета Петровна, и, переодевшись с дороги, даже не заходя к Екатерине Николаевне Селезневой – Аркадий Семенович встретил их на вокзале – тотчас поехала на Гагаринскую.

В уютной квартирке Сиротининых царило бросившееся в глаза молодой девушке какое-то странное запущение.

Казалось, все было на своем месте, даже не было особой пыли и беспорядка, но в общем все указывало на то, что в доме что-то произошло такое, что заставило его хозяев не обращать внимания на окружающую их обстановку.

Самое выражение лица отворившей на звонок Елизаветы Петровны дверь прислуги указывало на совершившийся в этой квартире недавно переполох.

– Дома Анна Александровна? – спросила Дубянская.

– Дома-с, пожалуйте, – отвечала служанка, снимая с молодой девушки верхнее платье.

– Здоровы?

– Какое уж их здоровье…

В тоне голоса, которым произнесла прислуга эту фразу, слышалось что-то зловещее.

– Это вы! – вышла навстречу гостье в гостиную Анна Александровна.

– Здравствуйте.

Все это было сказано старушкой с какими-то металлически-холодными звуками в голосе.

Елизавета Петровна остановилась перед ней, как окаменелая.

Сиротинина до того страшно изменилась, что встреть она ее на улице, а не в ее собственной квартире, она бы не узнала ее.

Еще недавно гордившаяся, что у нее почти нет седых волос, она теперь выглядела совершенно седой старухой.

Страшная худоба лица и тела делала ее как будто выше ростом. Платье на ней висело, как на вешалке. Морщины избороздили все ее лицо, а глаза горели каким-то лихорадочным огнем отчаяния.

– Что с вами, дорогая? Что случилось? – кинулась к ней молодая девушка. – Дмитрий Павлович болен?

– Хуже…

– Умер?

– Хуже…

– Что же с ним? Бога ради, не мучьте меня.

– Он… в тюрьме… – не сказала, а вскрикнула со спазмами в голосе Анна Александровна.

– В тюрьме… – бессмысленно глядя на старушку, повторила Елизавета Петровна, – в тюрьме?

Ноги ее подкосились, и она, схватившись за преддиванный стол, у которого они стояли, в изнеможении скорее упала, чем села в кресло.

– В тюрьме… – снова с каким-то недоумением, видимо, не понимая этих двух слов, повторила она.

– Да, в тюрьме… А вы этого не знали? – сказала Сиротинина с какой-то злобной усмешкой.

– Откуда же знать мне?

– Весь Петербург знает… Все газеты переполнены.

– Я это время не читала газет и не была в Петербурге.

– Вы не были в Петербурге?

– Я была в Москве, по поручению Селезневых… Туда убежала с Нееловым их дочь… Мы ездили за ней…

– О, Боже, благодарю тебя! – вдруг воскликнула старушка. – Простите меня… прости, Лиза, – и она с рыданиями бросилась обнимать Дубянскую.

Та вскочила, поддерживая на своей груди плачущую горькими слезами старушку, усадила ее в кресло и опустилась у ее ног на ковер.

– Успокойтесь, милая, дорогая… Расскажите, что случилось? – умоляла она.

Анна Александровна продолжала плакать навзрыд.

– А я подумала, что и ты, Лиза, веришь в то, что он виноват… – сквозь рыдания говорила она.

– Виноват? Кто? В чем?

– Мой Дмитрий… в краже…

– В краже?.. Что вы говорите? Разве может быть человек, кто этому поверит?

– Все верят… Его обвиняют, а он не может оправдаться…

– Это невозможно!

– Возможно… Все улики против него…

Сиротинина, несколько успокоившись, рассказала подробно и насколько возможно при ее состоянии толково все дело Дмитрия Павловича Сиротинина – об оказываемом ему доверии молодым Алфимовым, обнаружении растраты, аресте. Показала его письмо, которое она с момента получения хранила у себя на груди.

– Вы виделись с ним? – спросила Елизавета Петровна, выслушав этот печальный рассказ.

– Да.

– Что же он?

– Он спокоен… Он невиновен…

– Это само собой разумеется… Но он должен оправдаться…

– Он говорит, что это невозможно…

– Деньги взял не он… Я знаю, кто взял деньги.

– Вы?.. Знаете? – воскликнула Сиротинина.

– Да, я знаю, – повторила Дубянская.

– Кто же?

– Иван Корнильевич Алфимов.

– Что вы, он сам хозяин, пайщик отца…

– Это ничего не значит… Вы не знаете старика или знаете его меньше, чем знают у Селезневых… Он, несмотря на имеющийся у его сына отдельный капитал, держит его в ежовых рукавицах и, вложив этот капитал в дело, платит ему жалованье за занятия в конторе и даже не дает процентов, которые присоединяет к капиталу… Мне все это рассказал Сергей Аркадьевич и жаловался даже сам молодой Алфимов.