Мэри Шелли - Смертный бессмертный

Я встревожился. Я смотрел на увядшую красоту Берты; сам я более походил на ее сына. Постепенно и наши соседи начали делать подобные наблюдения, и наконец я узнал, что стал известен под прозванием Заколдованный Книжник. Беспокойство терзало и Берту. Она сделалась ревнивой и раздражительной и в конце концов принялась осаждать меня расспросами. Детей у нас не было; мы всецело принадлежали друг другу; и, хотя с возрастом скверный нрав все чаще сопутствовал живости ее натуры и красота ее печально угасала, я по-прежнему до глубины души чтил ее как мою боготворимую госпожу, мою супругу, которую я покорил и завоевал своей чистой любовью.

Наконец наше положение сделалось нестерпимым: Берте было пятьдесят лет, мне – двадцать. К стыду моему, я отчасти усвоил привычки, свойственные более почтенному возрасту; я теперь не кружился в танце среди юных и беспечных, но мое сердце рвалось к ним, хотя я и не давал воли ногам; жалкой фигурой выглядел я среди Несторов нашего селения [9]. Но еще до той поры, о которой я упоминаю, обстоятельства переменились: нас стали повсеместно избегать; поговаривали о наших (или, по крайней мере, моих) чудовищных сношениях с некоторыми из предполагаемых друзей моего прежнего наставника. Несчастную Берту жалели, но обходили стороной. На меня взирали с ужасом и отвращением.

Что было делать? Зимой мы сидели вплотную к очагу – нужда давала знать о себе, ибо никто не покупал товаров с моей фермы; и часто мне приходилось проделывать по двадцать миль до другого селения, где меня не знали, чтобы сбыть наше имущество. Правда, мы запасли кое-что на черный день – и этот день настал.

Мы сидели возле нашего одинокого очага – юноша со старческим сердцем и его дряхлая супруга. Берта вновь требовала поведать ей правду; она повторила все, что когда-либо слышала обо мне, присовокупив и собственные наблюдения. Она умоляла меня сбросить заклятие; расписывала, насколько седина благообразнее моих каштановых кудрей; рассуждала о том, какой почет и уважение причитаются старости и насколько они превосходят скудное внимание, уделяемое обычным детям: возможно ли вообразить, чтобы презренные дары юности и красоты одержали верх над бесчестием, ненавистью и насмешками? Нет, в конце концов меня сожгут на костре за чернокнижные занятия, а ее, которой я не соизволил уделить ни единой доли своего счастья, побьют камнями как мою сподручницу. В довершение она намекнула, что я должен разделить с ней мою тайну и одарить ее благами, подобными тем, которыми пользуюсь сам, иначе она выдаст меня правосудию, – и разразилась слезами.

Смутившись, я решил, что лучше всего будет рассказать правду. Я открыл ее насколько мог осторожно и сказал только об очень долгой жизни, а не о бессмертии – такое представление и вправду лучше всего отвечало моим собственным мыслям. Закончив, я поднялся и произнес:

– И теперь, моя Берта, выдашь ли ты правосудию любовь своей юности? Знаю, что нет. Но то, что тебе, моей бедной супруге, пришлось перенести из-за моей неудачливости и проклятого искусства Корнелия, слишком тяжело. Я оставлю тебя – ты живешь в достатке, и друзья возвратятся к тебе, когда я исчезну. Я уеду; я выгляжу молодо и полон сил, так что смогу работать и добывать свой хлеб среди чужеземцев, не вызывая подозрений, не известный никому. Я любил тебя в юности; Господь свидетель, я не покинул бы тебя и в старости, но этого требуют твои безопасность и благополучие.

Я взял шапку и направился к дверям; в тот же миг руки Берты обвились вокруг моей шеи и ее уста прижались к моим.

– Нет, мой муж, мой Винци, – промолвила она, – ты не уйдешь один; возьми меня с собой; мы удалимся из этих мест и, как ты говоришь, среди чужеземцев будем вне подозрений и в безопасности. Я не так стара, чтобы ты стыдился меня, мой Винци; я уверена, что чародейство скоро иссякнет и, с благословения Божьего, ты станешь выглядеть сообразно своему возрасту; ты не должен меня покидать.

В ответ я от всего сердца обнял мою добрую подругу.

– Никогда, моя Берта. Но, заботясь о тебе, я не смел и думать о подобном. Я останусь тебе верным, преданным супругом, покуда ты принадлежишь мне, и до конца исполню свой долг перед тобой.

На другой день мы втайне подготовили наше переселение. Нам предстояли неизбежные и значительные расходы. Мы выручили сумму, достаточную по крайней мере для того, чтобы поддерживать наше существование, пока жива Берта, и, ни с кем не простившись, оставили родную страну, чтобы найти прибежище в отдаленном уголке на западе Франции.