Артур Дойл - Записки о Шерлоке Холмсе

В школе я был очень близок с одним из мальчиков по имени Перси Фелпс. Ровесник мне по годам, он был старше меня на два класса. Способности у него были блестящие; он получал все награды, какие только вручались в школе, и закончил тем, что получил стипендию, которая дала ему возможность продолжать свою блестящую карьеру в Кембридже. Насколько я помню, у него была знатная родня, и еще маленькими мальчиками мы знали, что брат его матери – лорд Холдхерст, известный консерватор. Это знатное родство приносило ему в школе мало пользы; напротив, нам казалось интересным повалить и отколотить именно его. Другое дело, когда он вступил в свет. До меня доносились слухи, что благодаря его способностям и знатным связям он получил хорошее место в министерстве иностранных дел. Затем он совершенно исчез из моей памяти до тех пор, пока следующее письмо не напомнило мне о его существовании.

«Брайарбрэ, Уокинг.

Любезный Ватсон, я не сомневаюсь, что вы помните «головастика» Фелпса, бывшего в пятом классе, когда вы учились в третьем. Может быть, вы слышали, что благодаря влиянию дяди я получил хорошее место в министерстве иностранных дел и пользовался там доверием и уважением до тех пор, пока ужасное несчастье не разрушило вдруг всей моей карьеры.

Бесполезно было бы описывать вам все подробности этого несчастного случая. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, то мне хотелось бы лично рассказать вам все. Я только что оправился от воспаления мозга, которое продолжалось девять недель, и еще очень слаб.

Не можете ли вы навестить меня и привезти с собой вашего друга, мистера Холмса? Мне хотелось бы узнать его мнение насчет одного дела, хотя знатоки и уверяют меня, что больше ничего уже нельзя сделать. Попытайтесь уговорить его и приезжайте как можно скорее. В том ужасном состоянии, в котором я нахожусь, каждая минута кажется часом. Скажите ему, что если я не просил его совета раньше, то не потому, что сомневался в его талантливости, а оттого, что лишился способности соображать с той самой минуты, когда удар постиг меня. Теперь рассудок вернулся ко мне, но я боюсь думать слишком много, что бы не вызвать повторения припадка.

Я еще так слаб, что, как видите, принужден диктовать письмо. Постарайтесь привезти его.

Что-то в этом письме, – может быть, усиленные мольбы о приглашении Шерлока Холмса, – тронуло меня. Тронуло настолько, что даже в том случае, если бы мне представлялась какая-нибудь трудная задача, я выполнил бы ее; а тут я хорошо знал, что Холмс любит свое искусство и всегда готов оказать помощь всякому, кто нуждается в ней. Жена согласилась со мной, что не следует терять ни минуты, и потому через час после завтрака я уже был в своей прежней квартире на Бейкер-стрит.

Холмс сидел в халате у стола, весь погруженный в какой-то химический опыт. В большой изогнутой реторте на голубоватом пламени бунзеновской горелки неистово кипела жидкость, и дистиллированные капли собирались в двухлитровую колбу. Мой приятель еле взглянул на меня, когда я вошел в комнату. Видя, что он занят каким-то важным опытом, я уселся в кресло и стал ждать. Он погружал стеклянную трубочку то в один сосуд, то в другой и наконец поставил на стол пробирку. В правой руке у него был лоскуток лакмусовой бумаги.

– Вы пришли как раз в критическую минуту, – проговорил он. – Если эта бумажка останется синей – хорошо; если же станет красной, то дело идет о жизни человека.

Он опустил бумажку в пробирку, и она сразу окрасилась в темно-красный цвет.

– Гм! Я так и думал! – воскликнул Холмс. – Через минуту я к вашим услугам, Ватсон. Табак вы найдете в персидской туфле.

Он подошел к письменному столу, набросал несколько телеграмм и отдал их мальчику. Потом он бросился в кресло и, подняв колени, охватил их руками.

– Самое обыкновенное убийство, – сказал он. – Мне кажется, у вас есть что-то получше. Вы прямо буревестник преступлений, Ватсон. Что там такое?

Я подал ему письмо, которое он прочел с сосредоточенным вниманием.

– Не многое узнаешь из этого, не правда ли? – заметил он, отдавая письмо обратно.

– Почти ничего.

– Только почерк интересный.

– Но ведь писал не он сам.

– Вот именно. Это женский почерк.

– Наверно мужской! – сказал я.

– Нет, женский, и почерк женщины с редким характером. Видите, для начала исследования недурно знать, что клиент состоит в близких отношениях с человеком добропорядочным. Это заинтересовало меня. Если вы готовы, то отправимся сейчас же в Уокинг и взглянем на дипломата, находящегося в таком печальном состоянии, и на даму, пишущую письма под его диктовку.