Марко Вовчок - Три долі

– Так что ж мне, по-вашему, нести вам повинную голову, а?

Голос его был сдержан, но в нем слышалась глубокая, едкая горечь; бледное лицо как-то медленно передергивалось.

– А мы же присягали, пане гетмане, эту голову нашу нести, куда надо, за родину. Не в нашей голове тут сила.

Пан гетман быстро встал, прошелся по светлице, как вдруг вскакивают и делают круг раненые звери, подошел к окну, поглядел во мглу благоухающей, тихой и теплой ночи, на сверкающие мириады звезд и опять сел у стола.

Наступило долгое молчание, и так стало тихо, что Маруся слышала биение своего сердца.

Наконец, пан гетман снова встал, подошел к полке в углу, взял оттуда чернильницу, перо и бумагу, перенес на стол, разложил как бы для письма и опять удалился к окну, опять глянул в благоухающую мглу теплой ночи, на искрометные звезды и оттуда проговорил глухо, как будто горло его сдавливала железная рука:

– Я ему напишу все, что требуется.

– Доброе дело, – ответил на это сечевик.

Еще на несколько минут наступило молчание. Между тем, глаза сечевика встретились с глазами Маруси и он ласковым знаком головы и улыбкой дал ей понять, чтобы она постаралась снова заснуть и отдохнуть.

Но она, в ответ, указала на пана гетмана.

Он понял, что ее мучит, и опять ответил ей успокаивающим знаком.

Пан гетман подошел к столу и начал писать.

Важное, надо полагать, было это письмо и трудно ему было писать.

Когда оно было окончено, пан гетман передал его сечевику.

– Прочти! – проговорил он.

Сечевик прочел исписанный листок, сложил и, взяв свою бандурскую шапку, бережно засунул его под шапочную подкладку.

– Когда ж доставишь? – спросил пан гетман.

– Как только донесет меня Бог и добрая доля, так и доставлю, – ответил сечевик.

И с этими словами он встал.

– Идешь? – спросил пан гетман.

– Иду, пане гетмане; счастливо вам оставаться. Маруся в одно мгновенье была тоже на ногах.

– Меня не покинешь? – спросила она.

– Нет, не покину, – ответил ей сечевик, слегка наклоняя над нею свое смуглое лицо. – А коли утомилась, так на руках понесу.

Маруся схватила его за руку.

– Бью челом пану гетману, – сказал сечевик, низко кланяясь.

– Он продаст нас! – глухо проговорил пан гетман.

– Милостивый Бог не выдаст, супоросная свинья не съест! – возразил сечевик.

– С ним нельзя правдою! – воскликнул пан гетман, – нельзя…

– Ничего, пане гетмане, ничего: де не хватає вовчої шкіри, там ми наставимо лиса [12] Где не хватает волчьей шкуры, там мы наставим лисьей. , – проговорил сечевик, – будьте здоровы и нас поджидайте. Пойдем, Маруся малая.

Они вышли из гетманской светлицы и направились опять к городской заставе.

Все было тихо и темно по улицам; вишневые садики мягко белелись; где-то глухо журчала вода.

Отойдя несколько шагов, Маруся оглянулась на гетманскую хату.

В отворенных дверях, через которые они только что вышли, стоял пан гетман и глядел им вслед.

При неясном свете мерцающих звезд едва виднелась его фигура, но и это неясное очертанье было до того преисполнено выраженьем муки, что у Маруси сердце больно забилось.

– Утомилась, Маруся? – спросил сечевик, пробираясь по излучистым переулкам.

– Нет, – отвечала она. – Мне хорошо итти. Далеко могу, куда хочешь!.. Мы далеко пойдем?

– Далеко.

Несколько времени они шли молча. Раза два или три им то навстречу попадались, то перегоняли их чигиринские жители – все сильные, крепкие люди, которые, как будто мимоходом, только взглядывали на них и затем повертывали своею дорогой.

У заставы вдруг поднялся с земли какой-то гигант с аршинными усами и воздвигся перед бандуристом наподобие колокольни.

– Куда Бог несет, ласковый пане бандурист? – спросил он.

– Туда, где добрые люди, шановный земляче.

– Ну, а как повстречаются злые, пане бандурист?

– Волка бояться, так и в лес по ягоду не ходить, земляче.

– Кабы я был козак сильный, пане бандурист, я бы поклонился тебе и попросил бы… да несмелый я козак!

Маруся пожелала получше поглядеть на этого «несмелого», но голова его была так от нее высоко, что она могла видеть только висячие, как снопья свежей степовой травы, усы.

– Ничего, осмелься, – ответил бандурист.

– Спой ты мне какую ни на есть думку.

– Изволь.

Бандурист тихонько заиграл на бандуре и тихо запел: