Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

8 ноября

Снег лежит на аршин глубиной, но погода ясная и хорошая. Мы опять поехали кататься на санях, так же дурно устроенных, хотя и побольше: снег еще недостаточно тверд, чтобы вынести тяжелые сани, обитые железом.

Поль правил и, пользуясь минутой, когда Паша сидел наиболее неловко, погонял лошадей, осыпая нас снегом, вызывая крики Паши и смех моей уважаемой особы. Он возил нас по таким дорогам и сугробам, что мы все время просили его сжалиться и хохотали. Прогулка в санях, как бы серьезны ни были люди, всегда детская игра.

Поль сидел от меня направо, Паша – налево; я велела ему протянуть сзади руку, и таким образом составилось очень удобное кресло.

Холод раздражал меня меньше; на мне были только шубка и меховая шапочка, так что я могла свободно двигаться и говорить.

Вечером я села за рояль и сыграла «Чтение письма Венеры» – чудесное место из «Прекрасной Елены».

«Прекрасная Елена» – прелестная вещь. Тогда Оффенбах только начинал и еще не писал грошовых опереток.

Я играла долго… не знаю что – что-то тихое и страстное, нежное и прелестное, как только могут быть «Песни без слов» Мендельсона, верно понятые.

Я выпила четыре чашки чаю, говоря о музыке.

– На меня она очень действует, – сказал Паша, – я странно себя чувствую, делаюсь… сентиментальным… и, слушая ее, говорю, что нельзя выразить иначе.

– Это предательница, Паша. Не доверяйте музыке: под ее влиянием делаешь такие вещи, каких не сделал бы в спокойном состоянии. Она забирает вас, запутывает, увлекает… и это ужасно.

Я говорила о Риме и о ясновидящем Alexis. Паша слушал и вздыхал в своем углу; когда же он подошел к свету, выражение его лица сказало мне яснее всех слов в мире, как он страдает.

(Заметьте это яростное тщеславие, эту жажду видеть страдания, которые причиняешь. Я пошлая кокетка или… нет, я женщина, вот и все.)

– Мы что-то грустны сегодня вечером, – сказала я мягко.

– Да, – отвечал он с усилием, – вы играли… и я не знаю… у меня, кажется, лихорадка.

– Идите спать, мой друг, и я также пойду наверх. Только помогите мне отнести книги.

9 ноября

Мое пребывание здесь, по крайней мере, дало мне возможность познакомиться с блестящей литературой моей родины. Но о чем говорят эти поэты и писатели? О том, что там .

Сначала укажем на Гоголя, нашего гениального юмориста. Его описание Рима вызывало у меня слезы и стоны, и, только прочитав его, можно составить себе понятие об этом описании.

Завтра оно будет переведено. И те, кто имел счастье видеть Рим, поймут мое волнение.

О, когда же наконец я вырвусь из этой страны – серой, холодной, неприветной даже летом, даже при солнечном свете? Листья мелки, и небо не так сине, как… там.

10 ноября

До сих пор я все читала… Мне надоел мой дневник, я тревожусь и унываю… Рим … я ничего не могу сказать.

Я просидела минут пять с поднятым вверх пером и не знаю, что сказать, – так полно мое сердце. Но приближается время, когда я увижу А. Мне страшно его увидеть. И все-таки я думаю, что не люблю его, я даже уверена в этом. Но это воспоминание, но мое горе, но беспокойство за будущее, боязнь оскорбления… А.! Как часто я пишу это слово и как оно мне противно!

Вы думаете, что я желаю умереть? Безумные! Я люблю жизнь такой, какова она есть, и горе, и муки, и слезы посылаются мне Богом, я их благословляю, и я счастлива!

Право… я так приучила себя к мысли, что я несчастна, что, только углубившись в себя, запершись у себя одна, вдали от людей и от мира, я говорю, что, пожалуй, меня нечего особенно жалеть…

Зачем же тогда плакать?

11 ноября

Сегодня, в восемь часов утра, я уехала из Гавронцев… и не без некоторого чувства сожаления?.. Нет, нарушенной привычки.

Вся прислуга вышла на двор; я всем дала денег, а экономке – золотой браслет.

Снег тает, но его достаточно, чтобы осыпать нас дорогой, и, несмотря на все мое желание не закрывать лица, чтобы делать философские наблюдения, как Прюдом, я принуждена совсем закутаться.

Я отправилась прямо к дяде Александру, имя которого я разобрала на дощечке, и он рассказал мне следующий случай.

Один господин путешествовал вместе с офицером и сел с ним в один вагон. Разговор зашел о новом законе, касающемся лошадей.

– Это вы посланы в наш уезд? – спрашивает военный.

– Да.

– Так значит, вы записывали буланых лошадей нашего предводителя Башкирцева?

– Да, я.

И офицер начал разбирать их достоинства и недостатки.

– Вы знаете дочь Башкирцева?