Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1838–1850 гг.

Да! И на ту, кому самолюбиво
Часть лучших дум моих посвящена,
Всегда могу я указать нелживо
и с гордостью воскликнуть: вот она!

Достоинство умел я без ошибки
В вас ценить, – к кому ж – сказать ли? – да!
Умел ценить и прелесть той улыбки,
Что с ваших уст слетала иногда.

И голосу сознания послушен,
Я чту в себе сан вашего певца.
Скажу при всех: я к вам неравнодушен
И был, и есмь, и буду до конца.

Не льщу себе: могу ли тут не видеть,
Что я стою со всеми наравне?
Вас любят все. Холодностью обидеть
Вас можно ли?.. Но нет… хотелось мне

Не то сказать… С вниманьем постоянным
Вам преданный и ныне так, как встарь,
Проникнут я вам чувством безымянным,
И потому не вставленный в словарь.

О нём молчать я мог бы… но к чему же
То чувство мне, как плод запретный, крыть,
Когда при всех, и при ревнивом муже,
О нём могу я смело говорить?

Оно не так бессмысленно, как служба
Поклонников, ласкателей, рабов;
Оно не так бестрепетно, как дружба;
Оно не так опасно, как любовь.

Оно милей и братского сближенья
И уз родства, заложенных в крови;
Оно теплей, нежнее уваженья
И – может быть – возвышенней любви.

Порою внезапно темнеет душа, —
Тоска! – А бог знает – откуда?
Осмотришь кругом свою жизнь: хороша,
А к сердцу воротишься: худо!

Всё хочется плакать. Слезами средь бед
Мы сердце недужное лечим.
Горючие, где вы? – Горючих уж нет!
И рад бы поплакать, да нечем.

Ужели пророческий сердца язык
Сулит мне удар иль потерю?
Нет, я от мечты суеверной отвык,
Предчувствиям тёмным не верю.

Нет! – Это – не будущих бедствий залог,
Не скорби грядущей задаток,
Не тайный на новое горе намёк,
А старой печали остаток.

Причина её позабыта давно:
Она лишь там сохранилась,
В груди опустелой на дно,
И там залегла, притаилась,

Уснула, – и тихо в потёмках лежит;
Никто её, скрытой, не видит;
А отдыхом силы она освежит,
Проснётся – и выглянет, выйдет

И душу обнимет. Той мрачной поры
Пошёл бы рассеять ненастье,
С людьми поделился б… Они так добры;
У них наготове участье.

Их много – и слишком – к утехе моей.
Творец мой! Кому не известно,
Что мир твой так полон прекрасных людей,
Что прочим становится тесно?

Да думаю: нет! Пусть же сердце моё
Хоть эта подруга голубит!
Она не мила мне; но гнать ли её,
Тогда, как она меня любит?

Её ласка жестка, её чаша горька,
Но есть в ней и тайная сладость;
Её схватка крепка, и рука не легка:
Что ж делать! Она ведь – не радость!

Останусь один. Пусть никто из друзей
Её не осудит, не видит,
И пусть не единый из добрых людей
Насмешкой её не обидит!

Ты сердца моего и слёз и крови просишь,
Певица дивная! – О, пощади, молю.
Грудь разрывается, когда ты произносишь:
«Я всё ещё его, безумная, люблю».

«Я всё ещё» – едва ты три лишь эти слова
Взяла и вылила их на душу мою, —
Я всё предугадал: душа моя готова
Уже заранее к последнему: «люблю».

Ещё не сказано: «люблю», – а уж стократно
Перегорел вопрос в груди моей: кого?
И ты ответствуешь: «его». Тут всё понятно;
Не нужно имени – о да, его, его!

«Я всё ещё его»… Кружится ум раздумьем…
Мутятся мысли… Я жду слова – и ловлю:
«Безумная» – да, да! – И я твоим безумьем
Подавлен, потрясён… И наконец – «люблю».

«Люблю». – С тобой весь мир, природа, область бога
Слились в глубокое, безумное «люблю»
Подавлен, потрясён… И наконец – «люблю».
О, повтори «люблю»!.. Нет, дай отдохнуть немного!
Нет не хочу дышать – лишь повтори, молю.

И вот «я всё ещё» – вновь начал райский голос.
И вот опять – «его» – я вздох в грудь давлю…
«Безумная» – дрожу… Мне страшно… дыбом
волос…
«Люблю» – хоть умереть от этого «люблю».

Поэт! Не вверяйся сердечным тревогам!
Не думай, что подвиг твой – вздохи любви!
Ты призван на землю всежиждущим богом,
Чтоб петь и молиться, и песни свои
Сливать с бесконечной гармонией мира,
И ржавые в прахе сердца потрясать,
И, маску срывая с земного кумира,
Венчать добродетель, порок ужасать.