Владимир Бенедиктов: Стихотворения 1838–1850 гг.

Темна и громадна, грозна и могуча
Пол небу несется тяжелая туча.
Порывистый ветер ей кудри клубит,
Врывается в грудь ей и, полный усилья,
Приняв ее тяжесть на смелые крылья,
Ее по пространству воздушному мчит.

Ничто не смущает разгульного хода;
Кругом беспредельный простор и свобода;
Вселенная вся с высоты ей видна;
Пред нею открыты лазурные бездны,
Сады херувимов и таинства звездны —
И что же? – Взгляните на тучу: черна,

Сурова, угрюма, – с нахмуренным ликом,
На мир она смотрит в молчании диком,
И грустно, и душно ей в небе родном,
И вид ее гневный исполнен угрозы;
В свинцовых глазах ее сомкнуты слезы;
Меж ребрами пламя, под мышцами гром.

Скитальца – поэта удел ей назначен:
Высок ее путь, и свободен, и мрачен;
До срочной минуты все стихло кругом,
Но вдруг – встрепенулись дозревшие силы:
Браздами просекли огнистые жилы,
И в крупных аккордах рассыпался гром.

И после уснувшей, утихнувшей бури
Живее сияние бездонной лазури,
Свежее дубравы зеленая сень,
Душистей дыханье и роз и ясминов; —
И радугу пышно с плеча перекинув,
Нагнулся на запад ликующий день.
А туча, изринув и громы и пламя,
Уходит в лоскутьях, как ветхое знамя,
Как эти святые хоругви войны,
Измятые в схватке последнего боя,
Как честное рубище мужа – героя —
Изгнанника светлой родной стороны.

И вот, остальные разрешаясь ударом,
Подъемлется туча редеющим паром,
Прозрачна, чуть зрима для слабых очей,
И к небу прильнув золотистым туманом,
Она исчезает в отливе багряном
При матовом свете закатных лучей.

Крыт лазурным пышным сводом,
Вековой чертог стоит,
И пирующим народом
Он семь тысяч лет кипит.
В шесть великих дней построен
Он так прочно, а в седьмой
Мощный зодчий успокоен
В лоне вечности самой.
Чудно яркое убранство,
И негаснущим огнем
Необъятное пространство
Озаряется кругом.
То, взносясь на свод хрустальный,
Блещет светоч колоссальный;
То сверкает вышина
Миллионом люстр алмазных,
Морем брызг огнеобразных,
И средь бездны их одна,
Будто пастырь в группе стада,
Величавая лампада
И елейна, и ясна,
Светом матовым полна.
В блеске праздничной одежды
Здесь ликует сибарит;
Тут и бедный чуть прикрыт
Ветхим лоскутом надежды,
Мудрецы, глупцы, невежды, —
Всем гостям места даны;
Все равно приглашены.
Но не всем удел веселья,
Угощенье не одно;
Тем – отрава злого зелья,
Тем – кипящее вино;
Тот блестящими глазами
Смотрит сверху; тот – внизу,
И под старыми слезами
Прячет новую слезу.
Брат! Мгновенна доля наша:
Пей и пой, пока стоит
Пред тобою жизни чаша!
«Пью, да горько» – говорит.
Те выносят для приличья
Груз улыбки на устах;
Терны грустного величья
Скрыты в царственных венцах.
Много всякой тут забавы:
Там – под диким воплем славы
Оклик избранных имен,
Удостоенных огласки;
Там – под музыкой времен
Окровавленные пляски
Поколений и племен, —
Крики, брань, приветы, ласки,
Хор поэтов, нищий клир,
Арлекинов пестрый мир
И бесчисленные маски:
Чудный пир! Великий пир!

Ежечасны перемены:
Те уходят с общей сцены,
Те на смену им идут;
После праздничной тревоги
Гостя мирного на дроги
С должной почестью кладут.
Упоили, угостили,
Проводили, отпустили.
И недвижный, и немой,
Он отправился домой;
Чашу горького веселья
Он до капли осушил
И до страшного похмелья
Сном глубоким опочил;
И во дни чередовые
Вслед за ним ушли другие:
Остаются от гостей
Груды тлеющих костей.

Взглянешь: многие постыдно
На пиру себя ведут,
А хозяина не видно,
А невидимый – он тут.
Час придет – он бурей грянет,
И смятенный мир предстанет
Перед ним на грозный суд.

Есть дивный край: художник внемлет
Его призыв и рвется в путь.
Там небо с жадностью объемлет
Земли изнеженную грудь.
Могущества и страсти полны,
Нося по безднам корабли,
Кругом, дробясь, лобзают волны
Брега роскошной сей земли,
К ней мчатся в бешенных порывах;
Она ж, в венце хлопот стыдливых,
Их ласки тихо приняла
И морю место в двух заливах
У жарких плеч своих дала.
С одной руки – громадной стройной
Подъемлясь, Генуя спокойно
Глядит на зеркальный раздол;