Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1838–1850 гг.

Казалось мне: довольно я томился.
Довольно мне, сказал я, милых петь!
Мой день любви навеки закатился —
И – бог с ним! Пусть! его о нём жалеть?

Пришла пора степенного раздумья;
Довольно мне струной любви бренчать
И титулом торжественным безумья
Ребяческую глупость величать!

Заветных ласк вовек не удостоен,
Я начал жить без тайных сердца смут,
Бесстрастно – твёрд, безрадостно – спокоен…
Что счастье? – Вздор! – Без счастия живут.

Я забывал минувшие страданья,
И молодость отправя в тёмну даль,
Я ей сказал: «прости» – не «до свиданья!»
Нет, – мне тебя, напрасная, не жаль.

Я оценил и тишь уединенья,
Отрадный сон и благодатный труд,
И в тайный час слезами вдохновенья
Я доливал мой жизненный сосуд.

Без бурого, мучительного пылу
Я созерцал все мира красоты
И тихую высматривал могилу, —
Венок и крест… и вдруг явилась ты!

И долго я упорствовал безмолвно,
Пред чувствами рассудка ставил грань,
И к сердцу я взвывал: ну, полно, полно!
Не стыдно ли? – Уймися, перестань!

И холодом притворного бесстрастья
Я отвечал вниманью твоему;
Замкнув глаза перед улыбкой счастья,
Я всё хотел не верить ничему.

И тщетно всё: я трепетного сердца
Угомонить, усовестить не мог.
И тщетно всё: под маскою безверца
Луч веры тлел и сказывался бог.

С какой сноровкою искусной
Она, вздыхая тяжело,
Как бы в задумчивости грустной,
Склонила томное чело
И, прислонясь к руке уныло
Головкой хитрою своей,
Прозрачны персты пропустила
Сквозь волны дремлющий кудрей,
Храня средь бального сиянья
Вид соблазнительный страданья!
Но вихрем вдруг увлечена,
Стреляя молниями взгляда,
С немым отчаяньем она
Летит в Харибду галопада,
Змеёю гнётся в полкольца,
Блестит, скользит, мелькает, вьётся
И звонко, бешено смеётся,
Глотая взорами сердца;
И вьются в ловком беспорядке
И шепчут шорохом надежд
Глубокомысленные складки
Её взволнованных одежд.

За что ж прелестницу злословью
Ты предаешь, о злобный свет?
Добыт трудом и куплен кровью
Венок нелёгких ей побед.
В сей жизни горестной и скудной
Она свершает подвиг трудный:
Здесь бледность ей нужна была
И вот – она себя терзала,
Лишала пищи, сна не знала
И оцет с жадностью пила.
Там – в силу нового условья
Цвет яркой жизни и здоровья
Ей был потребен – между тем
Она поблекла уж совсем:
Тогда, с заботой бескорыстной
За труд хватаясь живописной,
Она все розы прошлых лет
На бледный образ свой бросала
И на самом себе писала
Возобновлённый свой портрет, —
И херувима новой вербы
Потом являлась вдруг свежей,
С уменьем дивным скрыв ущербы
Убогой пластики своей.
Ей нет наград в святыне чувства.
Ей предназначено в удел —
Жить не для счастья – для искусства
И для художественных дел;
Влюблённых душ восторг и муку
Прилежно разлагать в науку,
Как книгу – зеркало читать,
В нём терпеливо изучать
Природы каждую ошибку,
К устам примеривать улыбку,
И ясно видеть над собой
Грабёж годов, времён разбой.

Что ж? – Погружённый в созерцанье
Своих безжизненных сует,
Ты понял ли, холодный свет,
Кокетки тяжкое признанье,
И оценил ли ты его,
когда – страдалица – порою
Играла мёрзлою корою
Пустого сердца твоего
И этот лёд насквозь пронзала,
Его добила, как гроза,
И эти дребезги бросала
Тебе ж в нечистые глаза?
И ты ль дашь место укоризне,
Что колдовством коварных сил
Она хоть тень, хоть призрак жизни
Старалась вырвать из могил.
Хоть чем-нибудь, соблазном, ложью,
Поддельной в этих персях дрожью,
Притворным пламенем в крови,
Притравой жгучей сладострастья,
Личиной муки, маской счастья,
Карикатурою любви?

И твой мне милый лик запечатлен виной.
Неотразимое готов обвиненье.
Да – ты виновна предо мной
В невольном, страшном похищеньи.
Одним сокровищем я в мире обладал,
Гордился им, над ним рыдал.
Его таил от взоров света
В непроницаемой глуши,
Таил – под рубищем поэта
На дне измученной души.
Ты унесла его лукаво:
На лоно счастья мне голову склоня,
Ты отняла навеки у меня
Моё великое, единственное право:
То право – никогда, кончая жизни путь,
С усмешкою горькою на прошлое взглянуть,
На всё, что рок мне в мире заповедал,
На всё, что знал и проклял я,
И с торжеством сказать друзьям моим: друзья!
Вот жизнь моя. Я счастия не ведал
Теперь – застенчиво я буду умирать.
Начав минувшего черты перебирать,
Блаженства образ я увижу
Среди моих предсмертных грёз
И мой последний час увижу
Среди моих предсмертных грёз
И мой последний час унижу
До сожаленья и до слёз, —
И в совести упрём родится беспокойный:
Зачем я, счастья недостойный,
Сосуд его к устам горящим приближал?
Зачем не умер я в тоске перегорая?
Зачем у неба похищал
Частицы божеского рая?
И боязливо я взгляну на небеса
И остывающей рукою
С последним трепетом прикрою
Слезами полные глаза.