Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

Одна лишь Елена вѣрнѣй всѣхъ понимала сущность этого дѣла: видѣла и ошибки отца, и заблужденіе матери и опасное увлеченіе сестры. Попробовала было она какъ-то разъ заикнуться объ этомъ: но ее уняли, замѣтивъ, что это не ея дѣло; а маменька прибавила еще, что въ ней дѣйствуетъ зависть и что сердце у ней каменное… Нѣтъ ничего хуже положенія старшей сестры, считающей себѣ пятъ или шесть единицъ свыше двухъ десятковъ лѣтъ, когда она видитъ, что младшая сестра, которую не такъ давно она ставила въ уголъ, уже поднялась на ноги и сдѣлалась предметомъ ухаживанья отборной молодежи и особеннаго вниманія самихъ родителей! Ой, mesdames, не будьте слишкомъ взыскательны! Не то и съ вами тоже станется, что съ Разборчивой Невѣстой дѣдушки Крылова!..

Но угадайте, кто въ семействѣ Небѣды явился открытымъ и опаснымъ противникомъ Софьина?.. Жорженька. Вы улыбаетесь, читатель, что я ставлю порядочнаго и солиднаго человѣка на одну доску съ мальчишкой, не заслуживающимъ вашего вниманія: но позвольте, – и крѣпкое дерево точитъ презрѣнный червь, и камень-самородъ долбитъ ничтожная капля. Такъ и тутъ. Припомните только отношенія Жорженьки къ папенькѣ и маменькѣ, и обратно, – тогда вы непремѣнно согласитесь, что онъ не совсѣмъ такой ничтожный противникъ, какимъ представляется съ перваго раза. Marie онъ терпѣть на могъ, равно какъ и она не любила Жоржа, насмѣшливо прозвавъ его "надеждою семейства": но слово дуэль было ему знакомо со всѣми подробностями. Не ребяческой головѣ было обсудить поступокъ Софьина, когда и сѣдыя головы преклонялись предъ кумиромъ общевѣковаго предразсудка. Жорженька понялъ только, что дуэлъ не состоялась, а не состоялась потому, что Софьинъ струсилъ. Въ этомъ убѣжденіи Жорженька, искусно подстрекаемый Пустовцевымъ, открыто и съ ожесточеніемъ пошелъ противъ Софьина, дѣйствуя сначала на маменьку, а потомъ и на папеньку.

– Ахъ, Онисимъ, говорила иногда Соломонида Егоровна, что это за благородныя побужденія у нашего Жоржа!

– Отожь, бестія! подтверждалъ Онисимъ Сергеевичъ; въ военную его, въ военную! Тамъ такихъ любятъ.

Надо знать, что Жорженька былъ на самой короткой ногѣ съ Пустовцевымъ, и съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя зараженную атмосферу его житья-бытья. Пустовцеву надобенъ былъ повѣренный, курьеръ между нимъ и Marie, и Жорженька какъ нельзя лучше исполнялъ обѣ эти должности. Крайне недовольна была этимъ Marie, потому что, повѣривъ тайну свою мальчишкѣ, она отдавала себя въ его руки, – и Жорженька пользовался этимъ превосходно. Услуживая Пустовцеву изъ привязанности, онъ никогда не отказывался и отъ того, чтобъ угодить Marie: но за то же, при первой вспышкѣ ея за какую нибудь дерзость, онъ давалъ ей понятъ, что можетъ повредить ей много, пересказавъ только отцу и матери о томъ, что ему извѣстно, – и Marie поневолѣ должна была пасовать передъ своимъ милымъ братцемъ. Впрочемъ въ этомъ отношеніи она дѣйствовала гораздо осмотрительнѣй своего поклонника, и ниразу не сдѣлала ему никакого порученія по части романической; за то Пуетовцевъ нисколько не стѣснялъ себя передъ Жоржемъ, и снабжая его разными бездѣлками, а иногда и деньгами для секретныхъ расходовъ, требовалъ отъ него всякій день подробнаго отчета въ томъ, что дѣлала Marie дома, кто у нихъ былъ и что тамъ говорилось. Жорженька переносилъ отъ Пустовцева къ сестрѣ своей книги съ потаенными замѣтками, вѣсти о томъ, гдѣ она будетъ и гдѣ надѣется его встрѣтить и разнаго рода сюрпризы, состоявшіе по большой части въ такихъ вещахъ, которыя имѣли видъ обыкновеннаго вниманія, и которыя она весьма свободно показывала своимъ родителямъ, не находящимъ въ этомъ ничего особеннаго. При всемъ томъ цѣлей Пустовцева Жорженька не зналъ и не понималъ; разъ потому, что объ этомъ и рѣчи никогда не было, а съ другой стороны онъ уже не одинъ урокъ выслушалъ отъ Пустовцева о брачныхъ связяхъ, всегда безстыдно имъ осмѣиваемыхъ. Ознакомленный пріятелемъ своимъ съ презрѣннымъ волокитствомъ и съ презрѣннѣйшимъ Чикарскимъ, и сдѣлавшись Казановой въ миніатюрѣ, Жоржъ и въ настоящемъ поведеніи Пустовцева видѣлъ не болѣе, какъ нѣсколько облагороженное и болѣе трудное волокитство, и усердно помогалъ ему въ этомъ, тайно радуясь униженію и посрамленію гордой и ненавистной ему сестры.

Бѣдный, бѣдный Софьинъ! Кому ты принесъ великую жертву благороднаго, но тяжкаго самоотверженія!..

Прошелъ и мѣсяцъ, и два мѣсяца, а Софьина все ни было видно. Онъ даже бросилъ и служебныя занятія, извинясь какою-то болѣзнію, за пятьдесятъ цѣлковыхъ удачно выдуманною знакомымъ ему врачемъ. Только нѣкоторые видѣли его гуляющимъ въ ясныя ночи: но никому не удалось сказать ему ни полслова, потому что Софьинъ всегда выбиралъ для своихъ прогулокъ менѣе людныя улицы и всячески остерегался встрѣчи съ знакомыми. Такая игра въ жмурки наскучила наконецъ достойнымъ обывателямъ города В., и они единогласно рѣшили, что Софьинымъ заниматься не стоитъ, и потомъ положили обратиться къ другимъ, болѣе животрепещущимъ, новостямъ и сплетнямъ.