Александр Дюма - Могикане Парижа

– О, Регина, – заверил Петрюс, – будьте уверены, что я жалею ее от глубины моей души.

– Вы несколько раз спрашивали меня о тайной причине затворнической жизни, какую ведет эта бедная восточная принцесса, лежа целый день на подушках и наслаждаясь дневным светом только сквозь щели своих решетчатых ставен; вам часто хотелось узнать причину этой восточной нелюдимости, этого одиночества, которое вы сравнивали с ленью принцесс из «Тысячи и одной ночи». Теперь вы узнаете ее тайну… Я только что прочла ее переписку. О, друг мой, вы ужаснулись бы этим письмам, написанным Раппом отчасти с целью погубить, отчасти чтобы утешить ее. Вы знаете этого человека, не правда ли? Вы слышали, как он может говорить, – теперь вам нетрудно догадаться, что он может написать.

Каждый день для моей матери был днем тьмы и заблуждений.

– Да низойдет на нее прощение и благословение Господне! Но какое коварное или любящее сердце имело столько низости или силы, чтобы открыть вам эту ужасную тайну?

– О, Петрюс, подумайте, что могло бы случиться, если бы я ничего не знала! Не коварное сердце открыло мне эту тайну, напротив, – невинное, которое не знало, что делало. Это дитя, которое я люблю всей душою и которое вы также любите; одним словом, это наша Пчелка, Петрюс, два часа спустя после нашего возвращения из церкви принесла мне эти письма.

– Как же могли письма, содержащие такую важную тайну, попасть в руки ребенка?

– Ничего нет проще, мой друг, случай.

– Нет, не случай, а, скорее, провидение устроило это. Объясните мне все, Регина.

– Вы знаете, что моя мать при крещении получила имя Рины. Но, вероятно, потому что она действительно имела вид королевы, отец мой называл ее вместо Рины – Регина. Я также получила при крещении имя Регины. Но это имя казалось отцу моему слишком торжественным для маленькой девочки, и меня привыкли называть Риной. Пчелка, в свою очередь, привыкла к этой перемене имен и называет меня Риной, а мать – моим именем. Когда мы приехали из церкви и пока все оставались в гостиной, Пчелка, главный недостаток которой – любопытство, проскользнула в комнату принцессы и в первый раз в жизни очутилась там одна. Тогда она открыла ящик шифоньерки, где моя мать прячет обыкновенно варенье из роз и свои восточные конфеты. Без сомнения, Пчелка не поскупилась сделать себе большой запас этих лакомств. Но над ящиком с конфетами, так часто выдвигаемым моей матерью, чтобы полакомить Пчелку, находился другой ящик, который никогда не раскрывался. Что могло быть в ящике, так тщательно запертом? Разумеется, необыкновенные конфеты! Неведомые до той поры лакомства! И, повинуясь голосу духа-соблазнителя, Пчелка взяла ключ от ящика с конфетами, вдела его в замок запертого ящика, повернула ключ и потянула ящик к себе… Ни одной, решительно ни одной конфетки! Ни одного кусочка лакомства! Только пакет, скрепленный черной лентой, вот и все! Она, однако, взяла его, повертела во все стороны, надеясь, конечно, отыскать какое-нибудь таинственное лакомство, которое вдруг просочится через эту бумажную обертку. Не тут-то было! Она готова была отбросить в сторону пакет, когда ей бросилась в глаза надпись: «Принцессе Рине».

Я говорила вам, что Пчелка привыкла с малолетства называть меня Риной. Может быть, она забыла, что это было имя моей матери, а может быть, она никогда и не знала ее настоящего имени, – как бы то ни было, прежде всего она подумала, что этот пакет принадлежит мне, потому решила отдать его по принадлежности. Она закрыла ящик, положила ключ на свое место, узнала, где я была в то время, и прибежала ко мне в оранжерею запыхавшись. Точь-в-точь, как вы видели ее в первый раз.

– Послушай, принцесса Рина, – сказала она, держа что-то за спиной обеими руками, – я хочу сделать тебе свадебный подарок.

Она смеялась, мне же было очень грустно.

– Что ты хочешь этим сказать, дурочка? – спросила я.

– Я хочу сказать, графиня Рапп, что я имею честь поднести вам этот дар. Если он вам не понравится, не моя вина, потому что я и сама не знаю, что это такое.

И, бросив пакет мне на колени, Пчелка скрылась. Только вечером допросила я ее, каким манером эти письма попали ей в руки. Я развязала ленту. Добрая сотня писем упала ко мне на колени; все они были адресованы рукой Раппа на имя, которое мне дали в детстве. Они написаны были по-немецки. Я открыла одно из них наугад, и с четвертой строчки мне стало уже все известно… Пожалейте меня, Петрюс, и в особенности пожалейте мою бедную мать!