Александр Дюма - Сальватор

Жан Робер и Петрюс инстинктивно подались друг к другу, и в их молчаливом рукопожатии нашло незримое выражение охватившее их огромное волнение и печальный восторг. Если бы Кармелита дала им знак к мести, они немедленно набросились бы на этого беззаботного Камила, который, не ведая того, что случилось по его вине, с улыбкой на устах и моноклем на глазу кричал со своего места «Браво! Браво! Браво!», словно он находился у «Итальянцев».

Регина и Лидия, понимавшие, что присутствие этого креола добавило боли и выразительности голосу Кармелиты, вздрагивавшие во время пения от опасения, что при каждой новой ноте сердце певицы разорвется от страданий, были поражены. Регина не смела обернуться, а Лидия боялась поднять голову от нот.

Вдруг раздался крик ужаса людей, обступивших Кармелиту. Обе молодые женщины стряхнули оцепенение и одновременно обернулись к подруге.

Спев последнюю ноту отчаяния, Кармелита закинула голову назад и, бледная, застывшая, похолодевшая, непременно рухнула бы на паркет, если бы ее не поддержали чьи-то заботливые руки и чей-то дружеский голос не произнес тихо:

– Мужайтесь, Кармелита! И будьте гордой: начиная с сегодняшнего вечера, вам больше никто не нужен!

Перед тем, как закрыть глаза, молодая женщина успела узнать в говорившем Людовика, этого жестокого друга, который вернул ее к жизни.

Тяжело вздохнув, девушка грустно покачала головой и потеряла сознание.

И только тогда две слезы скатились из ее закрытых глаз на бледные щеки.

Подруги приняли Кармелиту из рук Людовика, вошедшего без шума и объявления в гостиную во время пения и так вовремя сумевшего предотвратить падение девушки на пол.

– Ничего серьезного, – сказал он подругам певицы, – такие приступы слабости скорее идут ей на пользу, а не во вред… Дайте ей понюхать вот этот пузырек, и через пять минут она придет в себя.

Регина и Лидия с помощью генерала отнесли Кармелиту в спальню. Генерал остановился на пороге.

Когда Кармелита исчезла за дверью, слушатели, успокоенные словами Людовика, вновь дали волю своим чувствам.

В гостиной раздался крик единодушного восхищения!

Когда все вволю насладились талантом будущей дебютантки сцены, когда в ее адрес были высказаны все мыслимые и немыслимые комплименты, каждый из осчастливленных слушателей, пообещав клятвенно непременно ввести ее в свой круг, позволил увлечь себя из будуара в гостиную, где уже раздались первые звуки оркестра, и все отдались танцам.

В связи с этим достоин упоминания один эпизод, который мы приводим потому, что он вполне естественно связан с нашей драмой: это неуклюжий поступок Камила де Розана, который имел наглость обратиться к людям, прекрасно знавшим историю Кармелиты.

Его жена, госпожа де Розан, красивая пятнадцатилетняя креолка, была в этот момент отвлечена некой помещицей американского происхождения, утверждавшей, что является ее родственницей.

Камил, видя, что жена его занята выявлением родственных связей, воспользовался случаем, чтобы повести себя снова холостяком.

Он увидел своего старинного знакомого, почти приятеля, Людовика, и, когда после выступления Кармелиты вновь воцарилась тишина, он, полагая, что обморок певицы был вызван большим волнением, устремился к молодому врачу с тем порывом, который так свойственен человеку, попавшему в незнакомую компанию и увидевшему среди гостей старого знакомого. Подойдя, он протянул руку:

– Слава Гиппократу! – воскликнул он. – Да это же мсье Людовик!.. Здравствуйте, мсье Людовик! Как вы себя чувствуете, мсье Людовик?

– Плохо, – холодно ответил молодой врач.

– Плохо? – переспросил креол. – Но у вас такой цветущий вид!

– Какая разница, мсье, если душа моя застыла.

– У вас какие-то огорчения?

– Более чем огорчение: горе!

– Горе?

– И глубокое!

– Бог мой, Людовик! Вы потеряли родственника?

– Я потерял того, кто был мне дороже родственника.

– Да кто же может быть ближе родственника?

– Друг… Это, конечно, бывает редко.

– А я его знал?

– Прекрасно.

– Кто-нибудь из наших приятелей по колледжу?

– Да.

– Ах, бедняга! – произнес Камил с крайним безразличием в голосе. – И как его звали?

– Коломбан, – сухо ответил Людовик и, кивнув Камилу, повернулся к нему спиной.

Креол был готов броситься на Людовика. Но, как мы уже сказали, он отличался сообразительностью и понял, что этого делать не стоило. А посему, развернувшись на каблуках, он удалился, решив отложить месть до лучших времен.