Александр Дюма - Ущелье дьявола

В то время вы еще не были тем известным ученым, которого прославила и обогатила Германия, но Вы были молоды и очень умны. А у еврейки было очень нежное сердце. Я знаю, что родился спустя год после вашего знакомства и что я незаконнорожденный. Впоследствии моя мать вышла замуж и умерла где-то в Венгрии. Я же знал только своего деда, старика Самуила Гельба. Он и воспитывал сына своей единственной дочери. Что касается моего отца, то я, вероятно, встречал его, но он никогда не подавал вида, что знает, кто я, никогда, даже наедине со мной, он не признавал меня своим сыном и не раскрывал мне своих объятий, ни разу не шепнул мне: «дитя мое». Я думал, что он женился и сделал карьеру в свете. Разумеется, не мог же он признать своим сыном незаконнорожденного еврея – прежде всего, в силу общественного положения, далее – из стыда перед своей женой, и, наконец, потому, что у него, может быть, родился законный ребенок…»

На этом месте, как мы уже рассказали, Самуил заметил, что Юлиус заснул, и попробовал разбудить его, а затем вынул из кармана свой билетик и прочел на нем имя Франца Риттера. После некоторого колебания Самуил, как мы уже заметили, положил билетик обратно в карман и стал писать дальше.

«Так я дожил до двенадцати лет, не зная, кто был моим отцом и кем были Вы. Как-то раз утром, на том же самом пороге, где тринадцать лет тому назад Вы увидели мою мать за шитьем, я сидел и читал, как вдруг, оторвав глаза от книги, увидел перед собой степенного человека, пристально смотревшего на меня. Это были Вы. Вы вошли в лавку. На Ваши расспросы дедушка подобострастно отвечал, что я очень смышленый, умный и прилежный мальчик, что я охотно учусь всему, что я уже знаю французский и еврейский языки, которым он меня научил, что я читаю все подряд, но что по бедности своей ему трудно меня воспитывать.

Тогда Вы были так добры, что взяли меня в свою химическую лабораторию, отчасти в качестве ученика, отчасти в качестве слуги. Но я слушал и учился. В течение семи лет благодаря моему железному здоровью, позволявшему мне работать днем и ночью, благодаря той дьявольской настойчивости, с которой я погружался в учение, я мало-помалу постиг все тайны Вашей науки и в девятнадцать лет знал столько же, сколько знали Вы сами. Сверх того, я изучил латынь и греческий язык, присутствуя на занятиях Юлиуса.

Вы даже как будто привязались ко мне, ведь я так интересовался Вашими опытами! А поскольку я был неразговорчив и держался в сторонке, то Вы совершенно не догадывались о том, что творилось в моей душе. Но так не могло продолжаться долго. Вскоре Вы заметили, что я шел все дальше по намеченному мною пути. Вы вспылили, я тоже. И между нами состоялось объяснение. Я спросил, какова Ваша конечная цель. Вы ответили: «Наука». Но ведь наука не есть цель, она только средство для достижения цели. Я же хотел применить ее в жизни.

Как! У нас в руках были страшные тайны и силы! Благодаря своим открытиям мы могли сеять смерть, любовь, безумие, нам стоило только пролить каплю жидкости на плод, и мы могли бы, если бы пожелали, умертвить самого Наполеона! И вдруг мы не пользуемся тем чудесным могуществом, которое является плодом наших необыкновенных способностей и неустанного труда! Этой сверхчеловеческой силе, этому орудию власти, этому капиталу самодержавия мы позволяем бездействовать! Мы ничего не извлекаем из всего этого! Мы довольствуемся тем, что все это сложено где-то в углу, как у идиота-скряги сложены миллионы, которые могли бы сделать его властителем миpa!

Услышав такие рассуждения, Вы пришли в негодование и решили, что я опасен. Вы рассудили, что в целях безопасности следует закрыть для меня доступ в Вашу лабораторию и прекратили занятия со мной. Но я и так уже не нуждался в Ваших уроках. Вы отказались от мысли продолжать мое образование, а я к тому времени знал уже гораздо больше Вас. И вот, два года тому назад Вы отправили меня в Гейдельбергский университет, куда, сказать по правде, я и сам стремился, чтобы изучать законоведение и философские науки.

Но меня тяготит другое. Со мной здесь Юлиус, и, разумеется, я имею на него то влияние, которое каждый ум, подобный моему, неизменно должен оказывать на такую душу, как у него. Отсюда происходят Ваши чувства ревности и беспокойства, свойственные всем родителям. Я прекрасно понимаю, что Вы дрожите за этого сына, наследника Вашего состояния, Вашей славы и Вашего имени. Вы так боготворите своего сына, что для освобождения его от моего влияния Вы даже пытались разлучить нас, недели две тому назад послав его в Йену. Но он почти против моего желания увязался за мной. Разве это моя вина?