Мери Додж - Серебряные коньки

– Еще раз доброе утро, Анни. У нас в доме многое изменилось с тех пор, как ты уехала.

– Вот как! – воскликнула она, широко раскрыв глаза.

Ханс до встречи с Анни очень торопился и был настроен довольно мрачно, но теперь вдруг сделался разговорчивым и перестал спешить. Повернув назад и медленно скользя вместе с ней к Бруку, он сообщил ей радостную весть о выздоровлении своего отца. Анни была ему таким близким другом, что он рассказал ей даже о тяжелом положении своей семьи, о том, как нужны деньги, как все зависит от того, достанет ли он работу. Но по соседству для него не находится дела, добавил он. Ханс говорил не жалуясь, а просто потому, что Анни смотрела на него и ей действительно хотелось знать все, что его касалось. Он не мог рассказать ей лишь о горьком разочаровании, испытанном прошлой ночью, так как это была не только его тайна.

– До свидания, Анни! – сказал он наконец. – Утро проходит быстро, а мне надо спешить в Амстердам и продать там свои коньки. Маме нужны деньги, и их надо добыть как можно скорее. До вечера я, конечно, где-нибудь найду работу.

– Ты хочешь продать свои новые коньки, Ханс?! – воскликнула Анни. – Ты, лучший конькобежец во всей округе! Но ведь через пять дней состязания!

– Знаю, – ответил он решительным тоном. – До свидания! Домой я покачу на своих старых, деревянных полозьях.

Какой ясный взгляд! Совсем не то что безобразная усмешка Янзоона… И Ханс стрелой умчался прочь.

– Ханс! Вернись! – крикнула Анни.

Голос ее превратил стрелу в волчок. Ханс повернулся и одним длинным скользящим шагом подкатил к ней.

– Значит, ты действительно продашь свои новые коньки, если найдешь покупателя?

– Конечно, – ответил он, глядя на нее с улыбкой.

– Ну, Ханс, если ты непременно хочешь продать свои коньки… – сказала Анни, слегка смутившись. – Я хочу сказать, если ты… так вот, я знаю кого-то, кто не прочь купить их… вот и всё.

– Это не Янзоон Кольп? – спросил Ханс и вспыхнул.

– Вовсе нет, – ответила она обидчиво, – он не из моих друзей.

– Но ты знаешь его, – настаивал Ханс.

Анни рассмеялась.

– Да, я его знаю, и тем хуже для него. И пожалуйста, Ханс, никогда больше не говори со мной о Янзооне! Я его ненавижу!

– Ненавидишь его? Как можешь ты кого-нибудь ненавидеть, Анни?

Она задорно вздернула головку.

– Да, я возненавижу и тебя тоже, если ты будешь твердить, что он мне друг. Вам, ребятам, этот безобразный верзила, может, и нравится, потому что он поймал натертого салом гуся прошлым летом на ярмарке, а потом его завязали в мешок, и он в мешке вскарабкался на верхушку шеста. Но я от этого не в восторге. Я невзлюбила его с тех пор, как он при мне пытался спихнуть свою сестренку с карусели в Амстердаме. И ни для кого не секрет, кто убил аиста, который жил у вас на крыше. Но нам не к чему говорить о таком скверном, злом мальчишке… Право же, Ханс, я знаю человека, который охотно купит твои коньки. В Амстердаме ты не продашь их и за полцены. Пожалуйста, отдай их мне! Деньги я принесу тебе сегодня же, после обеда.

Если Анни была очаровательна, когда произносила слово «ненавижу», устоять перед нею, когда она говорила «пожалуйста», не мог никто; по крайней мере, Ханс не мог.

– Анни, – сказал он, снимая коньки и тщательно протирая их мотком бечевки, перед тем как отдать девочке, – прости, что я такой дотошный, но, если твой друг не захочет их взять, ты принесешь их сегодня? Ведь завтра утром мне придется купить торфа и муки для мамы.

– Будь спокоен, мой друг захочет их взять! – рассмеялась Анни, весело кивнув и уносясь прочь со всей быстротой, на какую была способна.

Вынимая деревянные «полозья» из своих объемистых карманов и старательно привязывая их к ногам, Ханс не слышал, как Анни пробормотала:

– Жаль, что я была такой резкой! Бедный, славный Ханс! Что за чудесный малый!

И Анни, вся погруженная в приятные мысли, не слышала, как Ханс проговорил:

– Я ворчал, как медведь… Но дай ей Бог здоровья! Бывают же такие девочки! Сущие ангелы!

Может, это и лучше, что каждый из них не слышал слов другого. Нельзя же знать все, что творится на белом свете!

Привыкнув к роскоши, мы с трудом переносим лишения, которые раньше терпели легко. Деревянные коньки скрипели громче прежнего. Ханс еле-еле передвигал ноги на этих старых, неуклюжих обрубках, но не жалел, что расстался со своими превосходными коньками. Напротив, он решительно гнал от себя мальчишескую досаду на то, что не смог сохранить их чуть-чуть дольше, хотя бы до состязаний.