Теодор Фонтане - Сесиль. Стина (сборник)

Молодому графу очень нравилось слушать такие рассказы, каждое слово делало его счастливым, обогащало его представление о жизни. Он вырос в убеждении, что большой город – это вавилонское столпотворение, а народные увеселения, пусть даже не вульгарные и не безнравственные, всегда равнозначны шуму и улюлюканью. А теперь из уст Стины он слышал, что этот Вавилон [200]любит отдыхать на лоне природы, играть в салочки и серсо. Подобные картинки, нарисованные Стиной, то серьезные, то забавные, все больше направляли его мысли в свойственное им русло. Не разделяя сословных предрассудков, он приходил в хорошее расположение духа, слушая ее доверительную болтовню, и, поддавшись очарованию момента, даже сам становился разговорчивым и рассказывал ей о своей жизни. О своем репетиторе (кандидате в полковые проповедники), который заставлял его зубрить наизусть песенники и библейские цитаты, потому что так было удобнее учителю. О подготовке к экзамену, который он выдержал лишь каким-то чудом, потому что так ничему и не научился. И наконец, о своем вступлении в полк, где служил юнкером, потом прапорщиком. Это было лучшее, единственно радостное время его жизни, хотя их смельчак-командир был свято убежден, что каждый прапорщик – шалопай. И тут вдруг прозвучало: «Война» [201], и разразилось всеобщее ликование, и через три дня он уже сидел в переполненном вагоне, с восторгом думая, что вырвался, наконец, из гарнизонной скуки и однообразия. С восторгом. Которого хватило еще на три дня. Потому что через три дня он, выбитый из седла выстрелом неприятеля, лежал на поле боя, и унесли его оттуда едва живым. И пока его товарищи стремились от победы к победе, он метался в жару между жизнью и смертью в каком-то захолустном городке на границе. И природа тоже не знала, жить ему или умереть, и не могла принять решения. Но, в конце концов, она его приняла, и он выздоровел. Хотя бы наполовину. Повезло? Он не уверен. «Нет ничего прекрасней, чем закатное солнце, уходящее на покой после дневных трудов» [202].

Стина, видимо, поняла его и, услышав это, попросила никогда больше не говорить так. Нельзя терять надежду, тем более, что тому, кто спасся от смерти, суждена долгая жизнь. Так говорит пословица, а пословицы всегда правы.

При этих словах он усмехнулся и, в свою очередь, перевел разговор на более веселые предметы. Вскоре после этого они расстались в самом хорошем расположении духа.

Шла третья неделя со дня их знакомства. Однажды в пятницу вечером (не прошло и десяти минут после того, как молодой граф покинул дом), раздался стук в дверь квартиры на верхнем этаже. Это был знак для фрау Польцин, каковая не замедлила явиться и приветствовать вдову Питтельков.

– Польцин, дорогая, здесь были гости? Я имею в виду у Стины?

– Право, не могу сказать, дорогая фрау Питтельков. Вы же знаете, мы ничего не видим и не слышим.

Видимо, Польцин собралась и дальше распространяться на свою любимую тему, однако Стина, услышавшая разговор в коридоре и узнавшая голос сестры, не дала ей такого шанса.

– Ах, Паулина, как хорошо, что ты зашла.

И с этими словами она вернулась в свою комнату, чтобы, осторожно оглянувшись, снять лампу с углового шкафа, уже погруженного в вечерний сумрак.

– Оставь, Стиночка, – сказала сестра. – Здесь такой уютный полумрак, а я больше всего люблю, когда полумрак. Это вроде как старый черный крепдешиновый платок, можно в него закутаться и расслабиться, а не сидеть прямо, как будто ты аршин проглотила. Нет, оставь, Стина, хватит с нас и уличного света. Ты только глянь, как луна-то светит прямо над трубой Зибольдта [203].

Продолжая болтовню, вдова Питтельков удобно расположилась на тахте.

– Да, что я хотела сказать, Стиночка, – начала она, подтыкая под спину подушки. – Графчик опять заходил?

– Да, Паулина.

– Господи, Стина, что это ты разрумянилась? Щеки так и горят.

– Да, горят. Но я, собственно, не знаю, почему. Краснею ни с того, ни с сего.

– Ах, Стиночка, красней себе на здоровье. Чем ты румянее, тем оно лучше. Так что я хотела сказать? Да, графчик. Не нравится мне, что он здесь всегда ближе к вечеру поднимается по лестнице, как будто собирается звонить в колокольчик к началу молитвы.

– Он самый лучший человек на свете, Паулина. В жизни бы не поверила, что бывают такие хорошие люди. Я в первый же день сказала ему, что думаю насчет приличий и поведения, и что я порядочная девушка. Но теперь мне даже как будто стыдно, Бог знает, что я ему тогда наговорила. Да ведь все время бояться тоже нехорошо. Это лишь показывает, что ты себе не доверяешь, что ты слабее, чем должна быть.