Артюр Рембо: Пьяный корабль. Cтихотворения

В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье

И возится с детьми, чтоб улестить их нянек.

Как матерой студент, неряшливо одет,

Я за девчонками в тени каштанов томных

Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ

Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей нескромных.

Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор

На шеи белые, на вьющиеся пряди,

И под корсажами угадывает взор

Все, что скрывается в девическом наряде.

Гляжу на туфельки и выше: дивный сон!

Сгораю в пламени чудесных лихорадок.

Резвушки шепчутся, решив, что я смешон,

Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок…

Из ванны жестяной, как прах из домовины,

Помадою густой просалена насквозь,

Брюнетки голова приподнялась картинно,

Вся в мелких колтунах редеющих волос.

За холкой жирною воздвигнулись лопатки,

Увалистый крестец, бугристая спина,

Что окорок, бедро; с отвислого гузна,

Как со свечи оплыв, сползают сала складки.

Вдоль впадины хребта алеют лишаи.

И чтобы сей кошмар вложить в слова свои,

Понять и разглядеть – не хватит глазомера;

Прекрасножуткий зад на створки развело;

Меж буквиц врезанных – «Ярчайшая Венера» —

Пылает язвою исходное жерло.

Она была почти нагою.

Деревья, пробудясь от сна,

Смотрели с миной плутовскою

В проем окна, в проем окна.

Был абрис тела в тусклом свете

Так непорочно-белокож.

Изящной ножки на паркете

Я видел дрожь, я видел дрожь.

И я, от ревности бледнея,

Смотрел, и не смотреть не мог,

Как луч порхал по нежной шее,

Груди – нахальный мотылек!

Я целовал ее лодыжки

И смехом был вознагражден;

В нем страстных молний били вспышки,

И хрусталя струился звон…

Тут, спрятав ноги под сорочку,

«Довольно!» – вскрикнула она,

Но покрывал румянец щечку.

Я понял: дерзость прощена.

Ресницы черные всплеснули,

Мой поцелуй коснулся глаз;

Она откинулась на стуле:

«Вот так-то лучше, но сейчас

Послушай…» – прошептало эхо,

А я молчал, целуя грудь,

И был наградой приступ смеха,

Не возражавший мне ничуть…

Она была почти нагою.

Деревья, пробудясь от сна,

Смотрели с миной плутовскою

В проем окна, в проем окна.

ОН: – Что медлим – грудью в грудь

с тобой мы?

А? Нам пора

Туда, где в луговые поймы

Скользят ветра,

Где синее вино рассвета

Омоет нас;

Там рощу повергает лето

В немой экстаз;

Капель с росистых веток плещет,

Чиста, легка,

И плоть взволнованно трепещет

От ветерка;

В медунку платье скинь с охоткой

И в час любви

Свой черный, с голубой обводкой,

Зрачок яви.

И ты расслабишься, пьянея, —

О, хлынь, поток,

Искрящийся, как шампанея, —

Твой хохоток;

О, смейся, знай, что друг твой станет

Внезапно груб,

Вот так! – Мне разум затуманит

Испитый с губ

Малины вкус и земляники, —

О, успокой,

О, высмей поцелуй мой дикий

И воровской —

Ведь ласки по́росли шиповной

Столь горячи, —

Над яростью моей любовной

Захохочи!..

Семнадцать лет! Благая доля!

Чист окоём,

Любовью дышит зелень поля.

Идем! Вдвоем!

Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?

Под разговор

Через урочища и поймы

Мы вступим в бор,

И ты устанешь неизбежно,

Бредя в лесу,

И на руках тебя так нежно

Я понесу…

Пойду так медленно, так чинно,

Душою чист,

Внимая птичье андантино:

«Орешный лист…»

Я брел бы, чуждый резких звуков,

В тени густой.

Тебя уютно убаюкав,

Пьян кровью той,

Что бьется у тебя по жилкам,

Боясь шепнуть

На языке бесстыдно-пылком:

Да-да… Чуть-чуть…

И солнце ниспошлет, пожалуй,

Свои лучи

Златые – для зелено-алой

Лесной парчи.

Под вечер нам добраться надо

До большака,

Что долго тащится, как стадо

Гуртовщика.

Деревья в гроздьях алых пятен,

Стволы – в смолье,

И запах яблок сладко внятен

За много лье.

Придем в село при первых звездах

Мы прямиком,

И будет хлебом пахнуть воздух

И молоком;

И будет слышен запах хлева,

Шаги коров,

Бредущих на ночь для сугрева

Под низкий кров;

И там, внутри, сольется стадо

В массив один,

И будут гордо класть говяда

За блином блин…

Очки, молитвенник старушки

Вблизи лица;

По край напененные кружки

И жбан пивца;

Там курят, ожидая пищи,