Артюр Рембо - Пьяный корабль. Cтихотворения

Сестре моей Леонии Обуа д’Ашби. Бау – клок летних трав, жужжащий и вонючий. – За горячку матерей и их детей.

Люлю, – о, демон, – кому всегда по вкусу коленопреклоненья подружеского часа, с его незавершённым обученьем. За мужчин! И даме NN.

Подростку, которым я был. Тому святому старцу, в скиту иль миссии.

Духу бедности. И наивысочайшему клиру.

А также и любому культу и месту памятного культа, среди таких событий, где бы надо непременно быть, последовав наитию момента иль нашим собственным и тягостным грехам.

И этим вечером – Цирцето вышних льдин, как рыба жирной, иллюминированной словно десять месяцев багряной ночи, – (чье сердце и амбра, и spunck), – за одинокую молитву, безмолвную как те края ночные, предвосхищающую подвиги, что побуйней, чем сам полярный хаос.

Любой ценой и всеми ипостасями, пускай в метафизическом хождении. – Все на этом.

«Флаг рвется в омерзительный пейзаж, наш говорок приглушит барабан».

«По центрам будет размещаться циничнейшая проституция. Нещадно будут подавляться логичные бунты».

«В раскисшие травленые края! – на службе чудовищнейших фабрик промышленных или военных».

«До встречи тут, куда неважно. Мобилизация охотна, и наша философия жестока; несведущи в науках, искушены в удобствах; траншея будущего мира. Вот настоящий ход. Вперед, на марш!»

Он – преданность и день насущный, ибо выстроил дом, распахнутый пенной зиме и ропоту лета, – он, кем очищены напитки и пища, в ком чарование неразгаданных мест и сверхчеловеческое блаженство стоянок. Он – преданность и день грядущий, сила и любовь, которые видятся нам, застоявшимся в ярости и тоске, на лету в штормовых небесах и знаменах восторга.

Он – любовь, новонайденная безупречная мера, смысл дивный, нежданный – и вечность: машина возлюбленная роковых совершенств. Все мы познали ужас его безвозбранности с нашей вместе: о, наше ликующее здоровье, порыв способностей, Эгоизм влечения и страсть к нему – тому, кто нас любит во имя своей немеркнущей жизни!..

И мы вспоминаем о нем, и он странствует… Если ж расходится, звенит Осанна, то звенит его весть: «Прочь эти путы суеверий, уютов, эти ветхие тела и лета! С этой эпохой покончено!»

Он не выйдет, не спустится с неба, не искупит гневливости женщин, веселья мужчин и всей этой скверны: ведь это свершилось, ибо он есть и любим.

О, его вихри, липа, концы: в устрашающей смене чистейших форм и движений!

О, неисчерпаемость разума и безбрежность вселенной!

Его тело! вожделенный исход, прибой благодати, скрещенной с новым неистовством!

Его взор, его взор! все былые коленопреклонства и муки возвышены вслед.

Его свет! истребление всяческих звучных и подвижных скорбей в музыке более пламенной.

Его шаг! поступь более неисчислимая, чем нашествия древних.

О, мы и Он! гордость более милостивая, чем благость утраченная.

О, мир! и светлая песнь новых бедствий!

Он всех нас узнал и всех возлюбил. Сумеем же в эту зимнюю ночь, с мыса к мысу, от буйного полюса к замку, из толпы к взморью, от взгляда ко взгляду, почти без сил и без чувств, его окликать, его видеть и с ним расставаться и, под бурунами, на гребне снежных пустынь, настигать его вихри, взоры, его тело и свет.

Когда-то, насколько я помню, жизнь моя была пиром, где раскрывались сердца, где пенились вина.

Как-то вечером посадил я Красоту себе на колени. – И горькой она оказалась. – И я оскорбил ее.

Я – ополчился против справедливости.

Обратился в бегство. О колдуньи, ненависть и нищета, вам доверил я свое сокровище!

Я сумел истребить в себе всякую надежду. Передушил все радости земные – нещадно, словно дикий зверь.

Я призвал палачей, чтобы в час казни зубами впиться в приклады их винтовок. Накликал на себя напасти, чтобы задохнуться от песка и крови. Беду возлюбил как бога. Вывалялся в грязи. Обсох на ветру преступления. Облапошил само безумие.

И весна поднесла мне подарок – гнусавый смех идиота.

Но вот на днях, едва не дав петуха на прощанье, решил я отыскать ключ к минувшим пиршествам и, может быть, вновь обрести пристрастье к ним.

Ключ тот – милосердие. – И наитье это подтверждает, что все былое – лишь сон.

«Навек останешься ты гнусью и т. д., – воскликнул демон, наградивший меня венком из нежных маков. – Ты достоин погибели со всеми страстями твоими, себялюбием и прочими смертными грехами».