Артур Дойл - Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы (сборник)

Одним из самых характерных для Стивенсона приемов является включение в повествование броских и необычно построенных форм речи. Никто другой не сравнится с ним в умении обращаться с эпитетами. Почти на каждой странице мы находим слова и выражения, которые поражают нас новизной и в то же время совершенно точно передают тот смысл, который вкладывал в них автор. Например: «Метнул убийственный взгляд». Впрочем, начинать цитировать опасно, поскольку примерам нет конца. Иногда он промахивается, но такие случаи редки. К примеру, «стрельнуть глазами» не всегда означает то же самое, что «посмотреть», а «хихикать» вместо «посмеиваться» несколько режет слух, хотя это слово употреблял сам Чосер {420}.

Следующим по порядку идет удивительное умение филигранно подбирать необычные и очень точные сравнения, которые притягивают внимание и стимулируют воображение. «Голос у него был хриплый, как скрип заржавленного замка». «Я увидел, как она пошатнулась, словно ветер согнул ее». «Смех его прозвучал так фальшиво, словно надтреснутый колокол». «Охрипший, каркающий голос дрожит, как натянутый канат». «Мои мысли кружились, как веретено». «Удары мотыги раздавались в могиле глухо, как рыдания». «Эти тайные, преступные мысли все время выглядывали в его разговорах, словно из зарослей». Что может быть лучше таких прямых и понятных сравнений?

По большому счету, главной особенностью Стивенсона является его врожденное умение короткой, немногословной фразой произвести на читателя нужное впечатление. Он заставляет вас представлять, что происходит, яснее, чем если бы вы видели это собственными глазами. Вот несколько из таких словесных зарисовок, взятых наугад из сотен подобных:

«… неподалеку от него стоял Макконнэхи, разинув рот от изумления и взявшись рукой за подбородок, как тупица перед трудной задачей».

«И таков был ребячливый задор Стюарта, что он бежал за нами больше мили, и я не мог удержаться от смеха, когда, обернувшись, увидел его на вершине холма. Он держался за левый бок, сердце у него чуть было не лопнуло от быстрого бега».

«Когда Баллантрэ обернулся ко мне, лицо у него было все в морщинах, кожа обтягивала челюсти, как у человека, близкого к голодной смерти. Он не говорил ни слова, но все в нем выражало один вопрос».

«Если вы сомневаетесь, посмотрите на него, посмотрите, как он корчится и давится смехом, как изобличенный вор».

«Он смерил меня воинственным взглядом, и резкое слово готово было сорваться с его уст».

Могут ли предложения быть ярче?

Об удивительном и неповторимом стиле Стивенсона-прозаика можно еще долго говорить, упомянув между делом, что он первым ввел в литературу образ, который можно назвать «злодей-урод». Правда, мистер Уилки Коллинз {421}описал одного господина, который был лишен всех конечностей, да вдобавок еще и носил имя Мизерримус Декстер, но Стивенсон использовал этот образ так часто и с таким успехом, что мы вправе отдать пальму первенства ему. Если не говорить о мистере Хайде, который является воплощением уродства, есть ужасный слепой Пью, Черный Пес без двух пальцев на руке, одноногий Джон Сильвер и зловещий законоучитель, который слеп на оба глаза, но стреляет на звук и крушит все вокруг своим посохом. В романе «Черная стрела» тоже есть жуткое существо, которое ходит, нащупывая дорогу палкой. Несмотря на то что он прибегал к этому приему довольно часто, делал он это так мастерски, что нужный эффект достигался всегда.

Можно ли назвать Стивенсона классиком? Это громкое слово. Классиком зовут писателя, произведения которого навечно входят в национальную литературу, и, как правило, классиками становятся те, которые уже лежат в могилах. Кто при жизни мог бы назвать классиком По или Борроу? Католики своих святых канонизируют только через сто лет после их смерти. То же происходит и с нашими литераторами. Ответ на этот вопрос дадут наши внуки, но я не думаю, что пылкие юноши когда-нибудь перестанут читать приключенческие романы Стивенсона, и не думаю, что забудется его короткий рассказ «Дом на дюнах» или поразительная притча «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Прекрасно помню, как жадно и с каким интересом читал я в конце семидесятых – начале восьмидесятых его ранние рассказы в «Корнхилле». Тогда по старой и несправедливой традиции имя автора было не принято указывать, но любой человек, чувствующий прозу, понимал, что они вышли из-под одного пера. Лишь спустя годы я узнал, кто был их автором.