Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)

Я безропотно позволил себя увести. Манера компаньонки говорить о баронессе показалась мне недостойной, особенно ее намек на некий сговор между нами. Когда я вошел вместе с ней в комнату, Серафина издала легкое восклицание и сделала два-три шага навстречу, но потом, будто опомнившись, остановилась посреди комнаты. Я осмелился схватить ее руку и прижать к губам. Баронесса отняла свою руку и проговорила:

– Боже мой, ваше ли дело биться с волками? Разве вы не знаете, что легендарные времена Орфея и Амфиона давно прошли и дикие звери потеряли всякое почтение к славным певцам?

Та милая манера, в которой баронесса тотчас устранила малейшие недоразумения относительно ее живого участия, в одну минуту навела меня на надлежащий тон. Сам не знаю, как вышло, что я не сел, по обыкновению, к фортепьяно, а опустился на диван рядом с баронессой. Когда я рассказал о своем приключении в лесу и упомянул о живом участии барона, слегка намекнув, что не считал его способным на это, баронесса сказала очень мягко, почти печально:

– О, барон, вероятно, кажется вспыльчивым и грубым, но поверьте, что только во время его пребывания в этих мрачных стенах, во время охоты в местных безлюдных ельниках он так преображается, по крайней мере внешне. Особенно раздражающе действует на него одна мысль, которая его никогда не покидает: он уверен, что здесь должно случиться что-то ужасное, потому-то барона, наверно, глубоко потрясло ваше приключение, которое, к счастью, не имело дурных последствий. Даже последнего из своих слуг он не желает подвергать никакой опасности, а тем более милого, вновь обретенного друга. Я точно знаю, что Готлиб, которого супруг считает виновным, так как тот не помог вам в опасности, если не будет посажен в тюрьму, то по меньшей мере понесет наказание, позорное для охотника. Оно заключается в том, что он без всякого оружия, с дубиной, последует за охотничьей свитой. Уже одно то, что такая охота, как здесь, никогда не бывает безопасна и что барон, вечно ожидающий несчастья, сам веселится и наслаждается, дразня злого демона, вносит какой-то разлад в его жизнь. Это, должно быть, дурно действует и на меня. Ходит много странных историй о том предке, который установил майорат, и я знаю, что мрачная семейная тайна, заточенная в этих стенах, не дает покоя владельцам замка, как страшный призрак, так что они могут проводить здесь только короткое время, окруженные шумной дикой толпой. Но как мне одиноко в этой толпе! Как борюсь я с неизбывным ужасом, сковывающим мою душу, с ужасом, который источают эти стены! Вам, добрый мой друг, обязана я первыми минутами радости, которые пережила в этих стенах: это произошло благодаря вашему искусству. Могу ли я достойно отблагодарить вас за это?

Я с трепетом поцеловал поданную мне руку и сказал, что в первый день или, вернее, в первую же ночь я тоже с ужасом ощутил гнетущую атмосферу этого места. Баронесса пристально смотрела на меня, когда я связывал эти ощущения с планировкой и отделкой замка и в особенности с украшениями зала суда, с бушевавшим морским ветром и так далее. Быть может, в моем тоне она уловила намек на то, что я подразумевал также и нечто иное. Как бы то ни было, когда я умолк, баронесса воскликнула:

– Нет-нет! С вами случилось нечто ужасное в этой зале, при входе в которую меня всегда охватывает безотчетный страх. Заклинаю, расскажите мне все!

Серафина побледнела, я видел, что лучше быть с ней откровенным. Она слушала меня со все возрастающим страхом и волнением. Когда я упомянул о царапающих звуках, она вскрикнула:

– Это ужасно! Да-да! В этой стене скрывается та ужасная тайна!

Когда я рассказал, как мой старый дядя прогнал призрака, бедняжка глубоко вздохнула, будто с души ее упал тяжелый груз. Откинувшись назад, она закрыла лицо руками. Только теперь я заметил, что Адельгейда нас оставила. Я давно уже закончил свой рассказ и, поскольку Серафина все еще молчала, тихонько встал, подошел к инструменту и попробовал вызвать легкими аккордами успокоительную мелодию, которая могла бы вывести ее из глубокой меланхолии. Вскоре я запел так тихо, как только мог, один из религиозных гимнов аббата Стефани. Полные печали звуки «Occhi, perche piangete» [17]пробудили баронессу от ее мрачных грез, и она слушала меня, кротко улыбаясь, со сверкающими на глазах слезами облегчения.

Как случилось, что я упал перед ней на колени, что она склонилась ко мне, я обвил ее руками и на губах моих вспыхнул долгий жаркий поцелуй? Как случилось потом, что я не лишился рассудка, когда почувствовал, как она нежно прижала меня к себе, а я выпустил ее из объятий и, быстро оторвавшись, вернулся к фортепьяно?