Андрей Мартьянов - Охранитель

— Конечно, — согласился Рауль. — Варрон говорит о неких мельчайших «болезнетворных скотинках» и «семенах болезни» проникающих в тело человека здорового при общении с заболевшим. В Париже и Нарбонне теорию контагии считают умозрительной — наличие или отсутствие невидимых «чумных скотинок» недоказуемо эмпирически.

— Только потому, что вам не известен способ это доказать, — возразил Жан де Партене. — А если я скажу, что наблюдал этих самых «скотинок» собственными глазами? И не смотрите на меня сострадающе, это не бред больного разума. Достаточно подобрать соответствующие линзы, чтобы увеличить любой предмет, самый крошечный. Вам наверняка знакомо увеличительное стекло? Очки изобрели во Флоренции лет семьдесят назад и они широко используются…

— Но подобного увеличивающего прибора я никогда не встречал.

— Это не значит, что его вовсе не существует, мэтр. Я, допустим, никогда не видел Римского Папу, но это не дает мне повода отрицать Апостольский престол и личность понтифика.

— Давайте вернемся к «семенам болезни», — сказал Рауль, аккуратно затягивающий повязку на бедре. — Не очень сильно, не жмет? Чудесно… Атомизм.

— «Скотинки» существуют, клянусь моим гербом и славой предков. Они поселяются в теле, размножаются и отравляют кровь своими… э-э… выделениями. Очень просто. Чтобы удалить тварей и нужны надрезы по бубонам.

— Очень интересно, — вежливо сказал Рауль. — Я вас не утомляю своей навязчивостью, шевалье? Вам необходимо отдыхать.

— Ничуть. Давайте поговорим — беседа позволит отвлечься, а если я устану, то попрошу меня оставить. Не возражаете?

— Хорошо, только схожу за кувшином вина в комнаты. Не хотите поесть? Осталась каша со свиным салом.

— Нет, пока рано. Теплого питья с медом будет вполне достаточно…

Какая неожиданность — на буфете, где хранился запас вин, восседал исчезнувший несколькими днями раньше Инурри, причем вид у домового был свирепый донельзя. Глазищи сверкают, шерсть на загривке взъерошена, рот полуоткрыт, за губами белеют тонкие игловидные зубки. Что так разъярило артотрога?

— Что? Ты еще спрашиваешь? — проскрежетал Инурри своим самым противным голоском, от которого мурашки по коже ползли. — Глупый, глупый Gizaki! Tentel, ergel! Разговаривает с нерожденным! Не видит и не хочет видеть того, что не должно существовать!

— Ты это о чем? — оторопел мэтр. — Совсем разума лишился на старости лет, обезьяна бесхвостая? Или ты пьян?

Задохнувшийся от негодования артотрог окончательно принял вид кота, очутившегося один на один с грозным цепным псом: раздувшийся меховой шар.

— Его нет, — Инурри указал лапкой в сторону аптеки. Повторил отрывисто. — Его. Нет. В. Этом. Мире. Не рожден. Понимаешь?

— Отцепись. Опять твои дурацкие фантазии. Не нравится гость? Потерпи — выздоровеет, уедет.

— Пришел из ниоткуда, уйдет в никуда, — выпалил напоследок Инурри и, как всегда не прощаясь, порскнул в темноту.

Рауль только плечами пожал. Опять на домового нашло. Блажит сам не зная из-за чего. Еще днем мэтр проверил Жана де Партене своими методами , не обнаружив ничего подозрительного: человек как человек, магических предметов или апотропеев с собой не носит, о серьезных заклятиях наложенных на мессира барона извне и речи не идет: любые следы колдовства отсутствуют как данность.

Побеседовать? Почему бы и нет. Господин де Партене хорошо начитан — вряд ли хоть один из тысячи французских дворян слышал имя Теренция Варрона, а этот свободно оперирует цитатами из римских трудов, изучаемых только в лучших университетах Франции и Италии. Что само по себе необычно.

Да, необычно. А на необычности, как утверждает Михаил Овернский, следует обращать внимание в первую очередь.

— Н-даа, — затуманенный разум мэтра Ознара воспринял знакомый голос и попытался его идентифицировать. Получалось очень плохо. — Вместо того, чтобы заниматься делом, твердо стоять на стезе праведности и усердия, умножать добродетели и сплетать венок святости вы занимаетесь чем?.. Именно! Возмутительным и крайне несвоевременным бражничанием. Напомню, что пьянство относится к смертному греху чревоугодия. Стыдитесь.

Ну конечно, преподобный явился. Действительно, стыдобища.

Рауль с неимоверным трудом разлепил глаза. В голове гудело, язык сухой как корка, привкус во рту неописуемый ни французским языком, ни высокой латынью.

Что же ввечеру такого было? Буйный кутеж в «Трех утках»? Нет, исключено.