Андрей Мартьянов - Охранитель

— Осада долго не продержалась, — съязвил Жак. — Ваше преподобие, дополнительных распоряжений не последует?

— Никаких, — покачал головой Михаил Овернский. — Убивать только тех, кто попытается напасть. Гонилон нам нужен живой во что бы то ни стало. Рауль, используйте все ваши умения, предупреждайте о самом мимолетном дуновении колдовства!

— Пока ничего особого не замечаю, — сказал мэтр. — Знаете куда идти? Я бывал только в приемной и гербовом зале.

Поворот к хозяйственным помещениям, за ними библиотека и лестница вниз к внутреннему двору-атриуму с покрытым ледяной коркой имплювием. Людей не видно, хотя штат прислуги у аррасского викария был немалый, едва не четыре десятка. Разогнал всех? С него станется…

Двоих вооруженных холуев нашли в зале для приемов, том самом, где происходил памятный Раулю quodlibet. Пикнуть не успели — сицилийцы утихомирили обоих, пускай и не до смерти: поваляются до полудня и встанут, лишь голова поболит денек-другой. Слева за возвышением для архидиаконского кресла проход в жилые покои.

— Ищите, — приказал брат Михаил. — По двое, в одиночестве не ходить!..

Роскошный кабинет пуст. На пюпитре для писца валяются нераспечатанные свитки, стол украшен блюдом литого золота с засыхающими остатками гуся на вертеле — преосвященный в домашней обстановке строгим предпасхальным постом пренебрегает. Ай-ай-ай, как нехорошо! Какой грех!

— Человек несовершенен, — констатировал очевидное преподобный, в ответ на иронический шепоток барона де Фременкур. — Но по мне, так лучше бы Гонилон умер исключительно от обжорства — век-другой в чистилище и отправляйся себе в райские кущи… Ролло?

— Нашел, — сказал вышедший из-за бархатных занавесей баварец. Вид деловитый до невозможности: с ленцой протирает тряпицей короткий изогнутый кинжал для ближнего боя, меч так и не обнажил. — Спальная. Оставил под надзор мессира Танкреда, от него не сбегут. Пожелаете взглянуть?

— Сбегут? — уточнил преподобный. — Гонилон не один? Сколько их там?

— Сейчас — двое. При архидиаконе старый августинец, мерзкой рожею смахивающий на нильского зверя крокодила. Безоружны, сосудов с ядом при себе нет, мы проверили. Третьему я, прошу прощения, перерезал глотку — незачем было бросаться с дагой на мессира ди Джессо, при этом громогласно богохульствуя и оскорбляя достоинство дворянина.

Михаил Овернский быстро взглянул на Рауля. Мэтр только руками развел — нет никакого вредоносного колдовства, хоть ты тресни!

Действительно, у входа в опочивальню преосвященного темнеет лужа багровой крови, возле стены валяется труп. Сам Гонилон полусидит на высокой постели, вид болезненный — покрасневшие слезящиеся глаза, кожа бледна и в испарине, дышит тяжело. Чума? Нет, вроде не похоже…

Поодаль застыл монах в белом, секретарь — на безобразной физиономии выражение презрительной надменности, будто и не по его душу пришли неприветливые господа с клинками на поясах. Рядышком бдит Танкред, готовый моментально пресечь любое неблагочиние пред ликом брата Михаила.

— Прише-ел, — хрипло протянул Гонилон, с трудом остановив блуждающий взгляд на преподобном. — Пришел, змий…

— Нездоровится? — с участием в голосе осведомился доминиканец. — Неужто Господь смилостивился, позволяя вам умереть своей смертью?

— Ictus, удар, — подсказал мэтр. — Видите, repens paralysis vultus ac brachii — частичный паралич. Судя по всему, апоплексия не тяжелая и вызвана душевным волнением…

— Что же так расстроило достопочтенного прелата? — сказал Михаил Овернский. — Неужели зрелище, открывшееся ему в аббатстве по соседству? Мы побывали там, новости самые неутешительные: к сексте у цистерцианок не останется живых вовсе. В городе положение ничуть не лучше, ваше преосвященство… Или прикажете титуловать вас светлейшим графом Артуа?

Гонилон промычал что-то неразборчивое, но явно оскорбительное.

Рауля не оставляло престранное чувство. Казалось, будто в опочивальне находится кто-то еще, потаенный и незаметный, укутанный в плащ-невидимку Гаруна аль Рашида! Необъяснимо, но мерещится чужое дыхание, легчайшее движение воздуха касается щек, неизвестно кто смотрит в спину… Да и брат Михаил недоуменно озирается по сторонам, положив ладонь на грудь, где находился апотропей Трисмегиста.

Неизвестная магия? Или нечто другое?

Жанин, постоянно находившаяся под ненавязчивой опекой Жака, тоже забеспокоилась — ведьма соединила пальцы левой руки в замысловатую фигуру, шепнула под нос несколько словечек на непонятном языке, — точно не латынь, не французский и не фламандский, — пахнуло морозцем и…