Наталья Рубанова - Деды

Бабушкино лицо: прорезающиеся морщинки, мягкий взгляд (но все-таки – в упор), полуулыбка, пышная копна волос на голове…

Ах, если бы бабушку в свое время одеть ! Как пошли бы ей все эти шляпки и шелка! У нее никогда не было французских духов, зато на редкость удивительная кожа: до старости бабушка не пользовалась кремами – не было необходимости. Когда я доросла до лет, способных к запоминанию, то увидела: как-то бабушка подкручивала волосы к приходу гостей. Она брала железную вилку, долго держала над огнем, а потом… «Бабушка, как тебе идет!» А потом – пироги, домашнее вино… В карты играли. И меня научили. В пять лет, наверное. Играли «в дурака» пара на пару: «деды» и мы с тетей Верой. Счет превышал два десятка: не помню, чтобы «деды» нам «поддавались» из-за моего малолетства: нет, честно все.

Однажды бабушка вспомнила: «Вот пойдем с дедом по молодости в гости… Я, бывало, выпью немножко, и – по столу танцевать на шпильках: ни одной рюмки не собью! Ты так можешь?»

Веселая была! Но, если что – кремень: пропорциональность нежности и жесткости создавали на редкость гармоничное сочетание.

В детстве казалось, будто бабушка никогда не устает – не помню ни одного вздоха, ни одной жалобы. Летними вечерами, на даче, она читала иногда нам, внукам, сказки – с неподдельным интересом, живо так… В старости бабушка ложилась спать с французскими романами, с «Анжеликой», Дюма, а днем слушала, как я обреченно бацаю по клавишам этюды Черни – и это ей не очень нравилось. А вот Моцарт, Чайковский, Шопен – да: у нее был какой-то врожденный вкус. Днем же – дела, дела, любовная лодка о быт не разбилась, плюс внуки, кошка с собакой, цветы… В квартире на Циолковского подоконники уставлялись фиалками – темно-синими, розовыми, белыми; на полке обязательно висела какая-нибудь «березка».

А дачные цветы! Флоксы, астры, магнолии, гладиолусы, тюльпаны, маки, люпин, анютины глазки, маргаритки, ромашки, хрустальные башмачки; даже ярко-рыжие «китайские фонарики!» И еще что-то забыла… Пионы! В июне они раскрывались, важно расправляя белое, розовое, бордовое нутро: пионы совершенно обалденны после дождя – с капельками воды в лепестках, с ползущим по стеблю муравьем…

Оранжевые в крапинку лилии «львиный зев» и белые – пахучие до головокружения: тычинки с пыльцой пачкают нос… Бабушка делала из этих красавиц лечебную настойку. Да и вообще, кажется, она умела все, делая это все без напряжения, в удовольствие: сажала ли клубнику, варила ли варенье, чистила ли грибы (если «деды» ездили в лес, то вечером ванная заполнялась всяческими лисичками и подосиновиками чуть ли не вполовину).

А когда наступал май, мы перемещались до осени на Южный: дача – целый мир (сейчас он, увы, стал совсем иным).

Дача: по дороге к ней – когда-то – пруд с утками: мы бросали им черный хлеб с сахаром.

Дача: калитка, дорожка с цветными газонами, качели, беседка, обвитая плющом… (Когда-то).

По вечерам бабушка накрывала стол белой скатертью и мы пили чай из самовара… (Когда-то?).

Дача: домик с чердаком и грубым балконом, созданные дедовыми руками… Яблони, вишни, сливы, ирга, терн, кусты крыжовника и смородины, а в конце сада – малинник.

…Дед что-то мастерит под навесом; бабушка поет, подвязывая кусты. А давным-давно около бака с водой жили кролики – боязливые глаза, длинные уши; дед давал им сено. Позже в беседке поселились цыплята, безбожно ее загадив. Умершим маленьким комочкам мы с двоюродной сестрой устраивали настоящие похороны – выкапывали ямку в самом конце сада, под ландышами… Под теми же ландышами похоронил дед и Чебурашку – похоронил спустя много долгих зим; мне не было и шести, когда мы с ним пошли к «дальнему» соседу по даче, циркачу Фанису, за этой собакой. Впрочем, «собака» – слишком много букв: кроха умещалась в моей ладони. Карликовый пинчер, японский ер-терьер. Обрезанный хвостик, пучеглазая, белый ромб на шее… Чебурашку забраковали в цирке из-за прихрамывающей задней лапы.

Чебурашка прожила у нас тринадцать лет, померев в девицах; это было чудное, иногда несколько злобное, но совершенно доверчивое при кусочке шоколада, существо… (удивительно – она до сих пор снится). А сколько было слез, когда Чебурашка терялась! Но всегда возвращалась – грязная, набегавшаяся по чужим садам…

Через 13 лет она лежала в белой коробке из-под обуви – на балконе, холодная, с открытыми затуманенными глазами. Дед сказал тогда: «За Чебурашкой и я пойду». И, действительно, умер через месяц… Это случилось ночью: помню его частое дыхание накануне, маму с капельницей, приглушенный желтый свет…