Наталья Рубанова - Деды

В 35-м дед стал старшим опером ОБХСС в «Заготзерно», где бабушка работала старшей лаборанткой. Потом деда перевели в Рязань. С жильем было «как обычно»; восьмерых новоприбывших поселили в архиве – на чердаке: это из серии «флигель, угол, мансарда»… только не богема, и без кофе.

Факты, факты… Что за ними?

Как-то осенью к деду «во флигель» зашел дежурный и поздравил:

– К вам приехала жена с двумя детьми, просит приехать за ней на станцию «Рязань-2».

О приезде своем бабушка не сообщила, приготовив деду чудный экспромт. Дед пишет: «В зале ожидания на лавочке спал Виталий, рядом с ним сидела Зина, а в завернутом одеялке держала на руках спящую трехмесячную Римму. Сама до того измучилась-исхудала, что на ней одна кожа да кости… С собой у нее был маленький узелок с вещами. Я забрал всех в машину, и мы поехали…».

Месяца три не могли найти квартиру; днем бабушка сидела с детьми на чердаке, а ночью заворачивала Римму (мою маленькую маму ) в одеяло, уходив в дальний угол… И куда ее молодость уходила?! А дед мой спал с сыном на одной койке; утром – на работу, и так – до ночи.

Потом – радость, странная по современным понятиям: девятиметровка с подселением, на Сенной. Вещей практически не было: перед отъездом бабушка отправила их по железке багажом, и тот затерялся, найдясь лишь через полгода: «Дама сдавала в багаж…» Дама… Пока не нашлись вещи, даже не в чем было сварить обед.

Вскоре дед мой стал начальником 1-го отделения милиции, и за год до войны ему, наконец-то, дали новую двухкомнатную квартиру на Радищева.

Бабушке 39, а дед получает на четверых – 75… Бабушке всего 39! Она хороша собой, у нее снова длинные волосы – густые, шелковистые. Она смотрится .

Семьдесят пять рублей. Вечная молодость. Ну да, «бедные тоже смеются».

В 41-м же продукты стали выдавать по карточкам: на четверых полагалось три карточки, потому что бабушка «не работала». Суточная норма хлеба кривлялась в тысяча четырехстах граммах… Буханка хлеба на рынке доходила в то время до 500–600 рублей. «Не в деньгах…».

Немцы тем временем продвигались. Рязань стали часто бомбить, а вскоре объявили осадное положение: бабушку с детьми эвакуировали. Для защиты города было создано три полка – из КГБ, МВД и ментовки. Казармой служило управление на Каляева. «Нас вооружили, – пишет дед, – винтовками, 120-ю патронами, двумя противотанковыми гранатами и наганом».

Немцы заняли к концу ноября 41-го Скопин, Чапаевский и Михайловский районы; их разведка проникла и в Захаровский, где убили на глазах у всех «верхушку власти». Первый секретарь райкома, отделавшись раной и притворившись мертвым, дошел каким-то образом ночью до Рязани, рассказав все. По прямому проводу звонил Сталину: «Защищать город нечем, пришлите помощь, можете расстрелять хоть сейчас…». «Отец народов» просил продержаться пару дней, обещав сибирские войска.

Вскоре, вместе с войсками генерала Голикова, пошли в наступление на Михайлов, Чапаевский и Горловский: железная дорога на Москву освободилась. Это было достаточно неожиданным для немцев, и те бежали, бросая все и вся. Дед пишет, что поразился тогда, увидев впервые германские 16-тонные машины: «Задние колеса были выше моего роста!».

А в 1942-м замечательный мой дед становится начальником Угрозыска: в городе резко возросла преступность – в войну всех судимых высылали из столицы за 101-й километр – и все они, в основном, кочевали. Дед почти не спал. Бабушка… что уж говорить о ней!

Иногда дед вспоминал, как бомбили «Сельмаш»; одна из бомб попала с детский сад… «От детей мы нашли… лапку от левой ноги и череп с волосами воспитательницы…»

После разгрома немцев все школы и институты отдали госпиталям: бабушка работала в таком госпитале и в дневные, и в ночные смены, дедов же «рабочий день» был до часу ночи.

Хлеба не прибавилось, зато зрелищ хватало. Бабушка не могла совмещать быт и госпиталь – пришлось оставить дежурства. Решили купить корову, кое-что продав. Когда продали, оказалось, что не хватает ровно столько, сколько стоит единственная бабушкина «выходная» юбка: так появилось молоко.