Елена Холмогорова - Рама для молчания

Такие нас одолевают за долгим завтраком неспешные рассуждения. День обещает быть ленивым и бездеятельным по случаю невыносимой жары. В Интернете ее почему-то именуют «аномальной», хотя на дворе вполне типичная летняя погода. И так лето в наших широтах короткое, по пушкинскому определению, «карикатура южных зим». Почему-то все рвутся в Египет да Турцию, где градусов на десять жарче – там «отдыхают», а в средней полосе в зной неизменно «мучаются».

Изнывая от пекла и полуденной разморенной лени, беремся за том Булгакова с «Белой гвардией». И погружаемся в простуженный насквозь декабрь 1918 года, кошмары Гражданской войны, от которых не спасает никакое чувство юмора. Е. при чтении вслух печалуется, что, несмотря на красный диплом историка, не понимает отличия того же гетмана от Петлюры. М. терпеливо объясняет, что ужас – не в страхе вероятной гибели, а в полной сумятице, и цитирует:

«…Они не сделали, потому что ничего не знали и не понимали.

Да и никто ничего не понимал в Городе, и в будущем, вероятно, не скоро поймут».

Непонимание страшнее реальной угрозы. Мы сами пережили нечто подобное в 1991-м и 1993-м. Е. долго не могла оправиться, когда в октябре 93-го при переходе Садового кольца оголтелая толпа затаскивала ее перекрывать мостовую. Да и в 91-м было как-то не по себе, когда пришлось идти мимо ревущих моторами танков, торопясь успеть до комендантского часа. Мы тоже ничего не знали и не понимали. Прав поэт: неуютно жить в момент, интересный для историка.

На исходе восьмой главы язык чтеца заплелся, нас настигла испанская сиеста, когда только и хочется залечь в прохладной тени и спать, спать, спать, пренебрегая грядущей бессонницей.

Обед и тот ленивый. Собрав силу воли в кулак, крошим в тарелку зелень, редиску и огурец, режем на мелкие части баварскую сосиску, заранее сваренное яйцо, заливаем квасом – вот и окрошка. А уж поспать после обеда – дело святое. Исключительно деревенское – в Москве это никогда не удается. Продираем глаза где-то в шестом часу – зной почему-то только усилился. Ну да, сталинский декретный час плюс летнее время – по-астрономически только три пополудни…

Но на «Скрэббл» сил вполне хватает. М. много лет склонял Е. к этой причудливой игре, а Е., наслышанная легенд о его чемпионстве в играх со словами, робела, пока М. не доказал ей, что главное – не завоеванные очки, а красота сложных слов, когда к «заливу» добавляется «-ное» или «фигура» вырастает в «конфигурацию». И тогда М. стал играть сам с собой, укрываясь псевдонимами кота и собаки. Бурбон и Барон проявили в свое время немалую изобретательность в игре. На баронское слово «женщина» Бурбон мгновенно ответил: «мужчина». А еще у кота были «анамнез», «фаворитка», у пса же – «сераль», «озонатор».

Ни Барона, ни Бурбона в живых уже давно нет, а тетрадка с игрой хранится, и, когда показывается на глаза, веришь, будто на самом деле наши звери так проводили досуг.

Во всяком случае, участие четвероногих интеллектуалов в игре убедило и Е., что победа здесь не самое приятное. И, хотя выигрывает она, прямо скажем, нечасто, забаву эту полюбила. Нет-нет, да и сама одарит игровое поле «тождеством» или «центурионом».

Сонное течение дня прервано двумя событиями. Сначала – потекла труба под умывальником. О, тяжкая доля домовладельца! Хорошо хоть завтра обещал приехать мастер налаживать общий водопровод. А второе событие – из разряда особо противных: у Е. стала вздуваться щека. Народное средство – шалфей и ромашка лекарственная (не путать с нивяником, который за белые лепестки вокруг желтой сердцевины тоже именуют ромашкой). За шалфеем надо спускаться крутым скалистым берегом Дёржи, на что в такой зной нет никаких сил, зато ромашка произрастает на обочине овсяного поля в сотне метров от нас. Марысю мы оставили крепко спящей в глубине кресла. Едва зашли за калитку – здравствуйте! – семенит за нами, а угадав направление, забегает далеко вперед, останавливается и ждет, когда мы, изморенные, доползем.

Накануне день прошел в режиме ожидания (слово, заимствованное из компьютера). Должна приехать дочь Вита. И хотя освободится она от работы не раньше шести, с утра – перезвоны с уточнением времени и списком, что привезти из города. Все здесь есть, кроме разве что фруктов-ягод – местные еще не созрели. Выехала. Проходит час, другой, третий – Виты нет. Волнуемся, руки тянутся к мобильнику, но сдерживаемся, дергать человека за рулем – последнее дело. По нашим расчетам, ей пора въезжать в ворота. Это, конечно, банальность – отмечать относительность времени. Но все ожидания одинаковы, и тождество их как раз в растяженности минут: одна стоит доброго десятка пролетевших в спешке. А вот годы мчатся с умопомрачительной скоростью. Когда мы обустраивали свою альпийскую равнину, М. выкопал в лесу куст можжевельника – он весь уместился в корзинке для грибов и высотой не превышал полуметра. Сейчас это деревце выше человеческого роста. Оказывается, ровно десять лет прошло.