Учет этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок….Когда государство сводится в главнейшей части своих функций к учету и контролю со стороны самих рабочих, тогда оно перестает быть «политическим государством», тогда «общественные функции превращаются из политических в простые административные функции»….Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы {68}.
Вера в то, что будущее стабильно и предсказуемо, никоим образом не была присуща исключительно большевикам. Например, она была широко распространена среди американских капиталистов. Мантра «научного управления» Ф.У. Тейлора – в каждом аспекте ведения производства действовать «единственным наилучшим способом» – выдавала тот же тип мышления. Достижение эффективности производства было одношаговым проектом: стоило ее достичь, и дальше останется лишь повторять без малейших отклонений все предписанные движения.
Когда крупные американские предприятия утратили новизну и укоренились на экономической сцене, их руководители и менеджеры начали видеть в себе не творцов, а опекунов. В этом смысле весьма типичны слова президента АТ&Т Уолтера Гиффорда, сказанные им в 1926 г., отом, что «первопроходческий» период бизнеса с его «капитанами промышленности» завершился, а новой эпохе нужны «политики промышленности». «Их задача, – развивал он свою мысль, – не столько завоевывать место для своего бизнеса, сколько двигать вперед высокоорганизованное и уже утвердившееся предприятие. Они должны сохранять то, что построено, и постепенно расширять дело» {69}.
Три десятилетия спустя Уильям Уайт дал «политикам промышленности» новое имя – «человек организации». Сделанный им в имевшей большой резонанс книге под этим названием обзор деловой культуры показал, что конформизм и консерватизм превратились в знаковые корпоративные добродетели. Интервьюируя новых рекрутов больших корпораций, он выявил их отношение к проблемам экономической жизни (не слишком отличающееся от представлений В.И. Ленина):
В большинстве компаний стажеры выражают нетерпимость к одному и тому же. Все великие идеи, объясняют они, уже открыты, и не только в физике и химии, но и в практических областях вроде техники. Основная творческая работа уже сделана, так что для любой работы нужны люди практичные, умеющие работать в команде. «Умение ладить с людьми, – сказал один респондент, – всегда предпочтительнее яркости личности» {70}.
Сегодня мы помним экономиста Иозефа Шумпетера главным образом за его воспевание роли предпринимателя как фактора «творческого разрушения», забывая, что, по его мнению, будущее принадлежит не предпринимателю, а человеку организации. «Может ли капитализм выжить? – спрашивает он в книге «Капитализм, социализм и демократия». – Нет. Не думаю» {71}.
Шумпетер, подобно Беллами и Веблену, верил, что бюрократизация экономической жизни под влиянием больших промышленных предприятий прокладывает путь к полноценному социализму:
Поскольку капиталистическое предпринимательство в силу собственных достижений имеет тенденцию автоматизировать прогресс, мы делаем вывод, что оно имеет тенденцию делать самое себя излишним – рассыпаться под грузом собственного успеха. Совершенно обюрократившиеся индустриальные гиганты не только вытесняют мелкие и средние фирмы и «экспроприируют» их владельцев, но, в конечном итоге, вытесняют также и предпринимателя и экспроприируют буржуазию как класс… Истинными провозвестниками социализма были не интеллектуалы и не агитаторы, которые его проповедовали, но Вандербильты, Карнеги и Рокфеллеры {72}.
В основе этой бескровной революции, по логике Шумпетера, был тот факт, что в крупных предприятиях «новаторство само превращается в рутину». «Технологический прогресс, – доказывает он, – все больше становится делом коллективов высококвалифицированных специалистов, которые выдают то, что требуется, и заставляют это нечто работать предсказуемым образом» {73}. В новом мире автоматического и предсказуемого прогресса размещением ресурсов вместо капиталистических предпринимателей будут заниматься центральные плановые органы.
Современники Шумпетера, кейнсианские стагнационисты, избрали совершенно иной подход. В отличие от Шумпетера, они опасались того, что технологический прогресс скоро остановится. Сам Кейнс писал: ««Природа» стала менее щедро, чем раньше, вознаграждать человеческие усилия» {74}. Новаторство угасло, рост населения замедлился, расширение географических границ остановилось, современная экономика соскальзывает в «вековую стагнацию» {75}. Стагнационисты считали, что в этих условиях полную занятость можно будет поддерживать лишь при направлении все большей доли государственных расходов на компенсацию недостатка частных инвестиций. В соответствии с этим Кейнс в конце своей «Общей теории» рекомендует «достаточно широкую социализацию инвестиций» {76}. Кейнсианцы вовсе не были врагами конкуренции на микроэкономическом уровне; просто они полагали, что в «зрелой» экономике роль конкуренции уменьшается. Теперь это здоровье «зрелой» экономики требовало, чтобы макроэкономические командные высоты контролировала технократическая элита.
Читать дальше