Виктор Ярошенко - Повторение пройденного

Никто с полной правдой не может сказать, на что он способен, прежде чем не станет у черты, отделяющей жизнь от смерти. Так уж устроено на земле, что высшая человеческая доблесть и глубина падения проявляются только в ситуациях, откуда нет или почти нет возврата.

У солдата всегда есть выбор между жизнью и смертью. Выбор, который отличает героя. Потому так чтим воевавших с фашизмом. Они прошли через это, а мы нет. Так будет всегда. Нам отменили или отложили экзамен, а они прошли его, все остальное неважно.

Я не видел их, восемнадцатилетних, воевавших и погибших тридцать лет назад. В лучшем случае я говорил с пятидесятилетними, а это совсем другое дело. Поэтому вольно или невольно, но я представлял на их месте тех, кого знаю, — своих сверстников, нынешних ребят.

Это не документальная повесть. Не отчет о происходившем, а скорее попытка представить себе — как это могло происходить.

Археологи извлекают из земли осколки давно исчезнувших культур. И зачастую нужны все их знания, опыт и фантазия, чтобы реконструировать — по обломкам, фрагментам, черепкам — искусство прошлого.

Так и здесь — попытка реконструкции. Из всего того, что я узнал, я попытался восстановить события нескольких дней февраля сорок третьего года. И потому рядом с реальными, погибшими и ныне здравствующими героями на этих страницах живут и погибают люди, имена которых никогда не значились в списках личного состава 91-й стрелковой бригады.

Живешь и живешь. И они жили так. А потом наступило время, когда у всех у них осталась одна-единственная профессия солдата. И огромное ненаполнимое слово Родина сузилось до размеров деревушки, которую нужно взять, или, как у нас в Бресте, каземата, из которого некуда отступать. И приходил день, когда человек обрывал жизнь свою без сожаления и страха.

Девяносто первая отдельная стрелковая бригада добровольцев-сибиряков ждала пополнения.

Ждал пополнения и майор Сыркин, начальник штаба, принявший командование после того, как командир бригады подполковник Лобанов был тяжело ранен и эвакуирован в тыл.

Сформированная летом сорок второго года под Новосибирском девяносто первая бригада прибыла на Калининский фронт в район станции Бохово, северо-западнее города Белый, десятого октября, а через месяц она пошла на прорыв обороны немцев.

Сибиряки дрались лихо, и это на своей шкуре почувствовали солдаты полностью уничтоженного ими 149-го егерского полка противника.

Седьмого декабря немцы перешли в наступление на участке 91-й бригады. Был приказ держаться до последнего, и они держались, не зная еще, что против них брошены танковая и пехотная дивизии и бригада «СС». Они держались, зарывшись в мерзлую, искореженную, не спасавшую землю, а танки накатывались снова и снова. Немцы обтекали их с флангов, и к вечеру восьмого декабря самое страшное произошло — бригада вместе с частями первого механизированного корпуса оказалась в кольце окружения.

Они просили помощи и боеприпасов. Помощи им оказать не могли. Десятого декабря генерал армии Г. К. Жуков прислал телеграмму, в которой благодарил за мужество и отвагу, проявленные в боях в окружении. Сыркин сам читал эту телеграмму бойцам на позициях. Пятнадцатого декабря они выдержали тринадцать атак. Силы немцев тоже были на исходе, иначе бы они провели и четырнадцатую , которая могла оказаться последней. В этот день фашисты прорвались к штабу бригады, и люди пошли врукопашную, били прикладами, и ножами, и чем попадет под руку.

Решением командующего армией 91-я бригада и все другие части, оказавшиеся в окружении, были подчинены командиру первого мотострелкового корпуса генерал-майору Соломатину, На десять дней все они стали «соломатинцами».

У них кончились продукты, бойцам давали по сто граммов хлеба в день, но страшнее всего была нехватка боеприпасов.

Немцы знали об этом. К самым позициям наших частей они подтянули мощные радиоустановки. Утром немцы включали Москву — «Урок гимнастики». А потом кричали по радио: «После московской зарядки послушайте нашу!» И падал огневой шквал. С рассвета до темна они крутили русские народные песни. Установки у них были мощные, хорошие установки. Песни, нежные наши песни, разносились над снежными полями, над лесом, над землянками и окопами. Это были наши песни и наши пластинки, но знакомый голос Утесова казался кощунственно-измененным, а слова песен оскверненными и поруганными. А потом на русском, украинском и даже татарском языках начиналась обработка.