Жан Жироду - Безумная из Шайо

Габриэль. Убить их?

Орели. Навсегда изъять их из этого мира.

Констанс. Намерение у тебя прекрасное. Но есть ли у нас право на это? Спроси сперва у своего исповедника.

Орели. Однажды, когда я призналась аббату Бриде на исповеди, что хотела бы убить всех злодеев, он мне сказал: «Не отказывайте себе в этом, дочь моя. Когда вы решитесь, я сам вложу вам в руки ослиную челюсть Самсона».

Констанс. Он это говорит так, на ветер. Прижми его к стене. А как ты намереваешься осуществить свой план?

Орели. Это уж мой секрет.

Констанс. Убить их не так уж трудно. Но смерть должна быть такой, чтобы не осталось следов. Даже если через друзей ты раздобудешь калильную печь или целый бассейн соляной кислоты, ты, надеюсь, не воображаешь, что их так легко будет туда загнать? Мужчины – ужасные неженки. Они будут отбиваться, как черти.

Орели. Это уж моя забота.

Констанс. Хуже всего, что мы в любом случае рискуем наказанием, когда обнаружится их исчезновение. Жаль, что здесь нет Жозефины! Она в свойстве с адвокатом Лашо и наизусть знает весь уголовный кодекс.

Орели. Никто ничего не заметит. Когда у тебя гноится пузырчатый лишай, ты квохчешь, как курица. А помнишь ты о нем, когда он проходит? Мир в целом болеет так же, как отдельный человек. Едва болезнь исчезает, как в нее перестают верить. Пройдет закупорка вен души, сердце перестанет задыхаться, все станут добрыми, порядочными, честными, небо очистится – и все тут! Впрочем, благодарны мне будут не больше, чем ты – изобретателю бальзама от лишая. Я уверена, ты ему ни разу не написала.

Габриэль. Подумайте хорошенько! Смерть – дело серьезное.

Орели. Смерть человека стоит столько же, сколько он стоил при жизни. Смерть ничтожества – ни гроша.

Габриэль. Заклеймить их каленым железом, отрезать им ухо, на худой конец! Но убить – это многовато.

Орели. А чем вы их заклеймите? Своими формочками для вафель? Нет, дорогие. Единственное мое средство от них – смерть. Согласна, Констанс?

Констанс. Сперва один вопрос. Он сейчас здесь, Габриэль? Да или нет?

Орели. Что тебе еще в голову взбрело?

Констанс. Я спрашиваю Габриэль, видит она в данный момент своего гостя?

Габриэль. Я не имею права сказать вам это.

Констанс. Вы его видите. Я в этом убеждена. Вот уже минуту вы оживленно болтаете, жеманничаете. Но уверяю вас, ему это не так уж приятно. Вы гораздо обаятельнее, когда держитесь просто.

Орели. Да тебе-то что, видит она его или нет?

Констанс. А то, что я теперь слова не вымолвлю. Я считала твердо условленным, что встречаться мы всегда будем без посторонних и что каждая из нас оставит дома свои причуды и своих гостей.

Орели. Но ты же приводишь с собой Дики?

Констанс. При чем тут Дики? Во всяком случае, я отказываюсь принимать такое важное решение и голосовать за смерть хотя бы одного человека в присутствии постороннего лица, даже если это лицо не существует.

Габриэль. Вы не слишком любезны, Констанс.

Орели. Ты с ума сошла, что ли? Неужели ты настолько ограниченна, что думаешь, будто, находясь вместе, без посторонних, мы совсем одни? Неужели ты считаешь нас настолько нищими духом или настолько впавшими в детство, что из миллионов существ, иллюзорных или реальных, но жаждущих общения и беседы, ни одному не пришлось бы по душе наше общество?.. И скажу тебе, Констанс, что перестану тебя уважать, если ты впредь не будешь говорить так, как будто тебя слышит весь свет, весь мир, населенный реальными или нереальными существами. Твои теперешние разговоры – чистое лицемерие!

Габриэль. Браво, Орели!

Констанс. Орели, ты же знаешь…

Орели. Я знаю, что, когда мы собираемся вместе, это знак для них. Мы даем им понять, что в сутолоке и маскараде этого мира есть, во всяком случае, маленький кружок, где их примут приветливо и где им будет покойно. А они это отлично знают и пользуются этим. Не каждый день удается им раздобыть себе сумасшедшую старуху, которая позабавит их своими россказнями о Дики. Но ты об этом даже не подозреваешь. Для тебя мы – одни. Чьи-то руки касаются наших рук, наших волос, сдвигают твой парик, а для тебя мы – одни. Окно само распахивается, когда нам становится слишком жарко, я нахожу в буфете холодные сливки, которые никто туда не ставил, все равно мы – одни. Когда на днях ты запела «Колинетту», чей-то бас стал подпевать тебе с середины комнаты: нет, мы – одни!