Дэвид Хэйр: Залив в Ницце

Все по-прежнему молчат.

Софья. Моя мама не выносит тех, кто жалуется на жизнь.

Петр. А вы никогда не думали… вы, наверное, могли бы уехать отсюда?

Валентина. Вы хотите сказать — эмигрировать?

Петр. Да.

Валентина. Это всегда казалось мне трусостью. Сдаваться — это трусость. В конечном итоге все сводится к такому выбору. (Неожиданно указывает на картину, стоящую на стуле в другом конце комнаты) . Вот картина, которую, как нам говорят, оставил в своем завещании какой-то аристократ. И его последней волей было отправить это полотно домой, в Россию. А он ведь уехал аж в девятнадцатом году! (Смеется) .

Петр. Я не знаю, не мне судить, я об этом никогда не думал — да и к чему мне? Но вам, с вашим прошлым…

Валентина. Нет, конечно, нет. Я прожила несчастливую жизнь, это я могу вам твердо сказать. Но если бы я поступила трусливо, то тоже была бы несчастлива. (Качает головой.) Наша жизнь определяется тем, чего нет , тем, что не происходит, теми местами, где нас не может быть. А мы постоянно думаем о себе . Я! Я — то, я — это! Я так решила. Бесконечное я, я, я все под себя подминает, все собой затмевает. Какая самодраматизация! Жизнь превращается в крестовый поход, в котором мы противопоставляем себя всей России! С одной стороны — огромная страна, многие тысячи километров. А с другой — Я подумала и Я почувствовала… Неравный поединок. Такое самовыпячивание казалось мне неправомерным. И надуманным. И даже рискованным. …А потом сидеть пить вино или разводить лошадей и все равно мечтать очутиться где-то в другом месте! (Пауза) . Я никогда не была коммунисткой. И я знаю, что у нас тут происходило все эти годы. Я и теперь не коммунистка — с чего бы? Но я сделала свой выбор.

Петр. И он оказался правильным?

Валентина. Понятия не имею.

Молчание .

Софья. Петя, пожалуйста, оставь нас с мамой.

Петр. Что? А-а, конечно, пожалуйста.

Софья. Петя! Ну, я прошу тебя. Нам с ней надо поговорить.

Петр. Хорошо, хорошо. (Выглядит расстроенным) . Что, сейчас?

Софья. Да, сейчас.

Он все не уходит .

Петр. Когда я тебя увижу?

Софья. Что?

Петр. Когда мы увидимся? Мы же не договорились.

Софья. Ах да, конечно.

Петр. Ну и когда мы…?

Софья. Это обязательно сейчас делать?

Петр. Да, лучше сейчас.

Софья. Прости, я плохо соображаю. Сам решай.

Петр. Через три дня — ты сможешь?

Софья. В пятницу? Да, хорошо. Как обычно, в обед.

Петр. Тогда через три дня.

Софья. Да.

Петр. Все, тогда увидимся. И все обсудим. Валентина Сергеевна, для меня это была большая честь… (Идет через сцену к Валентине)

Валентина. И мне было приятно с вами познакомиться.

Петр. Честно говоря, я боялся сюда идти. Не вас боялся, а просто я очень волнуюсь. Я так хочу, чтобы она была счастлива!

Валентина. В этом нет никаких сомнений.

Он опять задерживается .

Петр. Так значит, через три дня увидимся.

Софья. Да.

Петр. Тогда я пошел. (Быстро выходит, не глядя на Софью) .

Валентина. Что-то прохладно.

Софья. Да.

Валентина. Так внезапно похолодало.

Софья. Думаю, просто отключили отопление.

Валентина. Ты только представь, во сколько, наверное, обходится обогрев искусства! Чтобы держать его тепленьким для народа! (Смотрит через сцену на Софью.) Скажи, тебе деньги нужны?

Софья. Да, конечно.

Валентина. Так я и думала. Твой Петр Васильевич просто невероятно смущался. Я догадалась, что ты ему велела попросить у меня денег.

Софья. Да, это правда.

Валентина. Он для этого слишком порядочный. Так бы и остался тут стоять целую вечность.

Софья улыбается .

Сколько тебе нужно?

Софья. Две тысячи.

Валентина. И когда?

Софья. Ну, сначала будут разговоры-уговоры, потом объявление в газете, потом дело пойдет в народный суд, и потом уже понадобятся деньги — для райсуда. Но я подумала: как-то нелепо все это затевать, если в итоге я не смогу заплатить.

Валентина. Тебе надо было спросить меня сегодня утром, до разговора с детьми. Но тебе и в голову не пришло, что я могу отказать.