Дэвид Хэйр: Залив в Ницце

Петр. Я видел его рисунки, где он сам себя рисовал. Мне понравилось, как он в зеркале отражается, когда рисует голую модель.

Валентина. Да, они очень забавны.

Пауза.

А его работа с цветом?..У него такие поразительные цвета. Говорят: а почему тут лицо синее? Модерн, наверное. Но это не так. Каждый цвет зависит от того, что находится рядом. Один тон — это просто цвет. А два тона — это уже аккорд, гамма; это — жизнь. (Ненадолго отворачивается, погруженная в свои мысли) . То же самое с человеческим телом. Ни одна линия не существует сама по себе. Объем можно создать только из совокупности линий. Матисс говорил, что на человека нужно смотреть глазами архитектора. Ноги — это мост. Руки — будто жернова из глины. Предплечья — канаты; их можно так же завязывать и перекручивать. Когда рисуешь голову, никогда не забывать про уши. Все части должны быть подогнаны друг к другу. Они все очень разные, но только из их совокупности создается целостная картина. Дерево похоже на человеческое тело. А тело — на храм. (Улыбается) . У него всегда были очень красивые натурщицы. Порой он работал с одной и той же по несколько лет. Никто не умел рисовать тело лучше него! Линии женского живота… укромные уголки… несколько завитков… Да, он умел заставить думать о постели! И в то же время, по его собственным словам, во время работы он раздевал и одевал женщин так, будто просто переставлял цветы в вазе.

Пауза .

Он очень любил ездить в горы. Говорил, что когда устает, то только там ему удается отдыхать по-настоящему — потому что горы невозможно рисовать! Даже одну гору нельзя нарисовать. Масштаб всегда будет неверным.

Петр. Интересно.

Валентина смотрит на него и неожиданно возвращается к ответу на его изначальный вопрос .

Валентина. А что касается преподавания, то конечно, он это делал очень вдохновенно. Но это было, как если бы Шекспир начал учить писательству. Матисс давал тебе идею. А потом ты сам брал кисть и оставался лицом к лицу со своим талантом.

Петр. И что, наступало разочарование?

Валентина. Не всегда. Только… как бы это выразить? Тут дело в другом. Говорить легко. А уж Матисс-то умел говорить! Но передать свою гениальность — это совсем другое.

Петр хмурится .

Петр. Вас это не угнетало?

Валентина. Нет. Я продолжала рисовать, хотя отдавала себе отчет в своих возможностях. Я продолжала рисовать усилием воли.

Петр. Усилием воли?

Валентина. Да.

Петр. Как странно.

Валентина. Что странно?

Петр. Вчера вечером Соня выразилась этими же самыми словами: «усилием воли».

Валентина. Да, она и мне так сказала. (Смотрит на него какое-то время) . Матисс преподавал несколько лет, а потом отправился путешествовать. В Италию, Алжир, Танжер… К тому времени он был уже очень знаменит. Даже подарил одну из своих картин Пикассо. А друзья Пикассо, которые все были злобными идиотами, использовали ее как мишень для метания дротиков. Но это неважно. Матисс уже создал себе имя. Купил дом под Парижем, в Кламаре. Над ним смеялись из-за огромной ванной комнаты на первом этаже. Говорили, это все оттого, что он слишком много общается с американцами. Зациклился на личной гигиене! Но это было все неправда. Матисс и так всегда был очень опрятным. (Улыбается) . Я бывала в том доме несколько раз. Мадам Матисс обычно готовила сама. Она подавала лучшего в Европе тушеного зайца! А к нему вино — Рансио, похожее на Мадеру. Прекрасное вино, хотя и тяжелое. Никогда с тех пор его не пила.

Петр. Я такого не знаю.

Валентина. Много лет спустя он оказался в Берлине на выставке своих работ. Там его ожидал лавровый венок совершенно неимоверных размеров с надписью «Анри Матиссу, дорогому мэтру…» или что-то там еще. Он тогда спросил: «Почему вы мне дарите этот венок? Я же еще не умер». А его жена оторвала листочек, попробовала на вкус и сказала: «Зато из него выйдет отличный суп!»

Пауза.

Петр. Да, смешно.

Валентина. Все складывается в единую картину. Как бы вам объяснить… Я не поддерживала с ним связи. По-моему, никто из наших с ним с тех пор не общался. Он просто выпал из наших жизней. И, тем не менее, когда бы я ни слышала историй о нем, все совпадает! Все это очень «про него».

Петр. Да, судя по вашим рассказам, так и есть.

Валентина. Я видела его фотографии, когда он умирал. Он рисовал на стенах кистью, привязанной к длинной палке — был слишком слаб, чтобы оторвать голову от подушек. И я знала этого человека пятьдесят лет назад! (Улыбается) . В своей жизни он отказался всего лишь от одной маленькой — совсем ничтожной! — детали. От любви. Он говорил мне, что слишком для этого занят. То есть, чтобы по-настоящему задуматься о любви. Познать ее. Он говорил, у него на это нет времени.