Дэвид Хэйр: Залив в Ницце

Петр. По-моему, это очень странно.

Валентина. Однажды американская журналистка спросила, сколько у него детей. Он сказал — четверо. А как их зовут? «Давайте посмотрим», ответил он. «Маргарита, потом Жан и еще Пьер». Потом вдруг сказал: «Нет, у меня же трое детей».

Петр. Но разве это не…

Валентина. Что?

Петр. Это же простая черствость!

Валентина. А по-моему, это замечательно!

Петр. Почему?

Валентина. Он знал, что для него в жизни главное.

Петр улыбается .

Петр. Это как-то не по-людски.

Валентина. Нет, он любил свою семью. Он нарисовал их лица над своей кроватью. Он жаловался, что плохо спал по ночам, но ему всегда становилось легче, когда он представлял лица внуков. И тогда он нарисовал их на потолке. Говорил, что так ему «менее одиноко».

Петр. Интересно, а им каково было от этой его отстраненности?

Валентина. Какое это имеет значение?…Маргариту пытали гестаповцы — она была участницей Сопротивления. Когда она вернулась домой, он потом не мог рисовать две недели. Бросил картину, над которой тогда работал. Боль дочери была его болью. Он страдал. Но он не стал впускать в себя эту муку — просто не позволил себе. И потом продолжал рисовать, как ни в чем не бывало.

Пауза .

Петр. А вы?

Валентина. Что я?

Петр. Вы были такая же дисциплинированная?

Валентина. Ну что вы, нет. Я растратила свое время. Меня хватало только на любовь и ничего больше. По крайней мере, так было вплоть до двадцатых годов.

Петр. Соня говорила… (Запинается) .

Валентина. Что говорила?

Петр. Она говорила, что… вы почему-то решили вернуться домой.

Валентина. Да, верно. (Выжидает) . А что еще она говорила?

Петр. Больше ничего, просто… она говорила, что вам не обязательно было возвращаться.

Валентина. Да, правда. Это было мое собственное решение.

Пауза. Петр выжидает .

Я не слишком хорошо знала Матисса. Но я его понимала, я чувствовала то, что называют его «почерком». Мне очень нравится это выражение. Вы знаете, что это значит?

Петр. Нет.

Валентина. Это специальный термин. Его невозможно определить. Это даже не манера, это нечто более емкое. Как дух.

Она смотрит на Петра какое-то время. Возвращается Софья. Она молча входит с чайником и чашками на подносе и проходит вокруг сцены .

Софья. А вот и чай.

Валентина. Как хорошо! Спасибо.

Софья. Все куда-то запропастились. Музей закрыт.

Валентина. Закрыт?

Софья. На улице уже темно.

Валентина. Я и не заметила. А куда ты дела помощника директора?

Софья. Я просила его подождать. (Протягивает матери чашку с чаем) .

Валентина. Спасибо. Ты, я вижу, Петру Васильевичу обо мне рассказывала.

Софья. Да нет, не особенно. (Петру) . Хочешь чаю?

Петр. Нет, спасибо.

Софья. У нас с Петей всегда так мало времени. (Ласково ему улыбается) . Мы встречаемся в кафе подальше от дома. Большую часть времени обсуждаем, как и где мы встретимся в следующий раз. А потом — в следующий, и в следующий, и так далее.

Валентина. Должно быть, это так утомительно!

Софья. Говорят, в Китае, если хочешь учиться у определенного профессора, нужно каждый день ходить к нему под дверь и проситься в ученики. И каждый день в течение года, или двух, или трех он будет захлопывать дверь у тебя перед носом. А потом в один прекрасный день вдруг согласится. Просто он так проверяет твою выдержку, чтобы узнать, как сильно ты хочешь учиться.

Валентина. Господи, как это сентиментально!

Софья. Но это правда.

Валентина. Нисколько не сомневаюсь. (В ее голосе опять появляются жесткие нотки) . А между тем жизнь проходит мимо.

Софья смотрит на Петра .

Софья. Так что вы решили?

Петр. Что решили?

Софья. Ну, вы оба.

Петр. А… (тянет) … про что решили?

Софья. Петя, прошу тебя!

Петр. Ах да, конечно!

Софья. Я просто спрашиваю, поможет ли нам моя мама.

Петр. Не знаю, она не сказала.

Валентина улыбается про себя .

Мы до этого еще не дошли. Честно говоря, мы только об искусстве разговаривали.