Наталья Тендора - Леонид Быков. Аты-баты…

С актером он не был диктатором-режиссером (и ни с кем не был), но мог быть с ним другом. Актерам он блестяще показывал, как надо играть, и тогда неудачнику не оставалось ничего иного, как повторить все это. Он не ломал талант других, а стремился открыть его. Просил раскрыться. Репетировал. Десятки раз повторял, не щадя своих товарищей. Его любовь преследовала одну цель – сделать для них все, чтобы они остались собой. И непризнанные стали известными, получили признание. Наверное, этим он был счастлив.

Потом, через много лет, когда Быкова не стало, друзья-актеры назовут его своим учителем. И это будет правдой. Многие из них впервые стояли перед его киноаппаратом. И они найдут для него одно-единственное слово, самое лучшее, определяющее – добрый.

– У него были добрые глаза. Я боялся глаза киноаппарата, но меня утешали и успокаивали глаза Быкова.

– Если глаза – зеркало души, то душа Быкова была доброй. Такой отражали ее незабываемые Ленины глаза.

– Он был таким добрым, что казался даже беспомощным. Но это в жизни, в быту, в суете. В искусстве он не был беспомощным. А был сильным, мощным, страстным, темпераментным.

– О доброте Быкова говорят его фильмы. Разве присутствует в них иная интонация, кроме доброй, лукавой быковской улыбки?

И когда говорят, что стиль – это и есть сам художник, то Леонид Быков – ярчайшее тому подтверждение. Ему не судьба была создать своего Швейка. Жаль, потому что это он мог. И Теркин тоже под силу ему был. А Ричарда Третьего не мог. Это ему не надо было. Он – другой».

Виктор Маляревич, актер : «Встреча со зрителями была намечена на вечер в Доме офицеров. А пока был погожий день, времени достаточно, и Леонид Федорович попросил наших хозяев-авиаторов показать самолет, который пришел на смену тем легендарным, из «Стариков…». На его просьбу летчики с удовольствием откликнулись, и вот уже мы на аэродроме.

Пока мы рассматривали и любовались современным боевым самолетом, собралось столько желающих «посмотреть на Быкова», что аэродром стал походить на стадион в последние минуты перед матчем.

Не могу определить, не могу назвать – хотя прошло уже столько лет – характер этой незапланированной, в буквальном смысле слова стихийной встречи: то ли это был диалог режиссера и зрителя, то ли ответ на вопросы, касающиеся чего угодно, только не искусства, то ли чествование космонавта, то ли встреча старых добрых друзей… И действительно, разговор был удивительный у режиссера Быкова и летчиков Н-ской части: об урожае, о хлебе, о дружбе…

Четыре часа продолжалась стихийно возникшая встреча тех, кому посвящен фильм «В бой идут одни «старики», с любимым, родным, таким знакомым с детства Леней Быковым…

А ведь эти люди еще не видели «Стариков», которых должны показывать через несколько часов в Доме офицеров. Всем было достаточно увидеть своего Максима Перепелицу, переброситься с ним шуткой, пожать руку своему Алешке…

Он никогда не говорил, что сделанная работа – его работа. Он считал, что его фильмы – плод работы многих людей. И всегда на первом плане у него были друзья, коллеги, единомышленники. И, тем не менее, то, что он наш духовный наставник, мы чувствовали все и всегда.

Вот, бывало, стоим на сцене. Перед нами замерший зал. Подходит моя очередь говорить. Я искренен, открыт залу, мне есть что сказать людям… Но какое-то внутреннее беспокойство заставляет меня оглянуться на него, получить, прежде всего, его одобрение или поощрение, его молчаливый сигнал: то или не то говорю, так или не так начал. А бывало и так, что, не глядя на Быкова, я знал, что он хочет от меня услышать. И я мгновенно перестраивался, будто получил телепатические импульсы.

Да что сцена! Важнее и интереснее было наблюдать, какие уроки этики он преподносил нам, молодым актерам, просто так, в повседневной жизни. Он никогда не учил, не поучал, не наставлял. Он направлял, и даже не всегда словом, говорили жест, взгляд, неуловимое движение бровей… Он чувствовал всегда состояние того, к кому обращался, очень точно угадывал настрой. Никто никогда не слышал, как Быков пел, но все знали, что он пел. А происходило это таким образом. Он улавливал тот момент готовности запеть у каждого до того, как эта готовность нами осознавалась. И потом – тихо произнесенная, нет, спетая им строчка «Цвiте терен, цвiте ясний» вдруг обрастала нашими голосами. В них терялся вроде бы его тихий голос, а на самом деле слышался все отчетливее, все звонче, все пронзительнее. Быков понял сложнейший механизм ключа от людских сердец… Он им владел!»