Питер Акройд - Альфред Хичкок

Финч рассказывал: «Не думаю, что его интересовало, что делают актеры, но он всегда следил за камерой и замечал, когда кого-то снимают слишком долго или слишком мало. Когда на Ковент-Гарден прохожие спрашивали меня, кто звезда в этом фильме, я отвечал им: «Альфред Хичкок». Анна Мэсси, игравшая подругу Блэйни, вспоминала, что в начале съемок «он обладал огромной творческой энергией и живостью ума… но потом начал уставать физически».

Самой трудной для актеров была сцена изнасилования, в которой убийца одновременно душит и насилует жертву. На ее съемку потратили три дня, и Хичкок требовал полной достоверности в воспроизведении ужаса происходящего. Барри Фостер, игравший роль убийцы-психопата, вспоминал, что «это было очень неприятно, и в сцене удушения и изнасилования мы все старались сдержать тошноту». В этом эпизоде он шепчет: «Красотка! Красотка!», когда жертва начинает молиться. Потом зрители видят мертвое лицо девушки с вытаращенными глазами и вывалившимся языком, ее красную шею. Съемки подобных кадров Хичкок ждал уже много лет и представлял их со времен «Жильца». Его личный секретарь Пегги Робертсон писала коллеге в Голливуд: «Мы закончили сцену изнасилования и убийства Бренды, и это настоящий ужас! Я уже три раза просмотрела отснятый материал и до сих пор не могу прийти в себя». Это театр ужасов в исполнении Хичкока. Он описывал сцену как один из «сочных» эпизодов фильма. А в сцене в пабе два дельца обсуждают серийного убийцу: «Знаешь, он их сначала насилует». – «Приятно слышать, что нет худа без добра».

В конце октября 1971 года Хичкок, завершив основные съемки, вернулся в Америку. Теперь он мог посоветоваться относительно монтажа фильма с полностью восстановившейся Альмой, и послесъемочный период проходил гладко. Проблема была только с музыкой. Хичкок публично поссорился с Бернардом Херрманном на съемках «Топаза» и был недоволен работой Генри Манчини для «Исступления». Это была не та поп-музыка, которую имел в виду Хичкок. Еще продолжалась эпоха «свингующего Лондона», и режиссер обратился к британскому композитору Рону Гудвину. Во время первой встречи Хичкок открыл коробку и извлек оттуда точную копию своей головы, которую использовали для съемок рекламы. «Что вы об этом думаете?» – спросил он озадаченного композитора. «Очень мило», – пробормотал Гудвин. Это был правильный ответ. А что еще он мог сказать?

В середине декабря Хичкоки полетели в Марракеш, чтобы провести отпуск под солнцем, но в начале нового года вернулись и продолжили работу над монтажом. Затем режиссер приготовился к энергичной рекламе фильма. Премьера должна была состояться в мае на Каннском кинофестивале, где, как вспоминал Франсуа Трюффо, Хичкок выглядел «постаревшим, усталым, нервозным» и «был похож на юношу перед выпускным экзаменом». Но волнение Хичкока было напрасным. По окончании просмотра публика стоя аплодировала ему, и, как отметил Трюффо, через неделю режиссер выглядел на пятнадцать лет моложе». По возвращении в Соединенные Штаты он весь июнь разъезжал по бесконечным интервью, ланчам и церемониям. Еще никогда спрос на него не был так велик.

Реакция на законченный фильм была удивительно благоприятной, и картина стала самым большим успехом Хичкока после «Психо». Создается впечатление, что после неудач «Разорванного занавеса» и «Топаза» режиссер восстановил свою связь с саспенсом и ужасом. Заголовок рецензии в New York Times гласил: «Хичкок в блестящей форме», а журнал Time сообщал, что «Хичкок по-прежнему мастер». Однако автор романа, который лег в основу фильма, не был впечатлен. Он отправил письмо в лондонскую The Times, в котором делал вывод, что «результат экранизации ужасающий. Диалог – забавный сплав старого олдвичского фарса, «Диксона из Док-Грин» и почти забытого «Нет убежища». Мне хотелось бы спросить, что случилось с созданными мной аутентичными лондонскими персонажами по пути от книги к сценарию». Они просто прошли через воображение Хичкока.

Сам фильм не был устаревшим, для этого он слишком напряженно снят. Невинный человек, скрывающийся от преследования, и убийца, разгуливающий на свободе в потрепанном и ветхом Лондоне. Это мир Хичкока, со всеми его намеками и параллелями. Режиссер в своем понимании этого мира продвинулся дальше, чем когда-либо прежде, но инстинкты и пристрастия остались теми же, что и в начале его карьеры в кино. В одном из интервью он сам говорил о фильме: «Он правдив от начала до конца – правдив в декорациях и костюмах, в характерах, в своем юморе».