Марчелли попытался озвучить современную пустоту. Осознать жизнь как «огромное, бесформенное чудовище, которое вечно требует жертв». В прологе – что-то декадентское: итальянские маски, мужчины во фраках, женские фигуры, завернутые в белый газ с венками на голове, эдакие христовы невесты. Звучит гениальное исполнение «Травиаты» Верди. Филиппу Джордано – никто не знает ( итальянская певица – родилась в 1974-м в Палермо – с широким диапазоном голоса ), голос джазовый, тоска неимоверная и потусторонность. Мужчина во фраке стреляется и падает. Конец пролога.
В душе у всех героев, а не только у Рюмина, «есть что-то нестройное». (Дом Басова похож на прозрачную теплицу с реечками – с одной стороны, жить нельзя, с другой – отгорожено от жизни.) Люди маются, бесцельные, вялые, невозбудимые, не испытывающие сильных желаний. Все время стараются себя встряхнуть, разбудить, ущипнуть, укусить – чтобы хоть что-то почувствовать. Здесь все объяснения в любви грубы, похожи на насилие, как и поцелуи и объятья. Басов во время разговора с женой, вдруг расстегивает ей платье и спускает его до пояса, но потом вяло отходит. Она с вызовом продолжает так сидеть – при брате, при Суслове. Они как-то мрачно на это взирают. Никого и ничего не возбуждает. Город Зеро. Влас – откровенный клоун: коротковатые штаны и пиджак, дамские туфли, всклокоченная шевелюра, ходит по столу. Горничная Саша – с голым пупком.
Чеховские мотивы доведены до абсурда. Оказывается, «на воле – жутко». Скучно и неинтересно жить всем. «У кого что болит, тот о том и говорит» – реплика Ольги и воплощается. У всех «душа сморщилась и стала похожа на старую маленькую собачку», «горбатая душа». Соня – с красными волосами русалки. Сопровождающий ее студент Зимин появляется на сцене абсолютно голый. Пытаясь шокировать дам. Они только усмехаются и прикрывают глаза, когда он демонстрирует свое причинное место. Желание расшевелить и зрителя.
Томительные паузы означают потерю интереса друг к другу, неловко, надо уходить, но никто не торопится избавить всех от своего присутствия. Пока Калерия (стоя на стуле) читает свои нудные стихи про осень, в задней комнате целуются и обжимаются Замыслов и Юлия, слышен ее вызывающий хохот. Выходит надругательство над словами. Влюбленные дуэты все намеренно пошлы.
Писатель Шалимов, в широкополой шляпе странника Луки и голубом костюме. Под его приход вдруг разражается страстным пением Гарик Сукачев «А за окошками месяц май», и это хоть как-то всех заводит. «А в кружке чай давно остыл и погас “Беломор”.
Дачный бульвар, где маски ездят на велосипедах, прогуливаются персонажи, Басов и Шалимов (в трусах) попивают пиво. Из реплик о дачном театре, где играет Юлия, вырастает идея поставить помост, на котором репетируют и разминаются маски. «Кого же это касается?!» – бросает одна из них. А никого. Жизнь идет мимо театра. И театр мало ею интересуется. Так оригинально воплощается одна из любимых идей Угарова.
Ольга почти насилует Суслова. Влас – Марию Львовну, Калерия то и дело, то сзади, то спереди припадает в экстазе к равнодушному к ней Рюмину. Замыслов откровенно трахает Юлию, завернув ее в театральный занавес, в присутствии якобы спящего Суслова. Гоняет по сцене полуголую горничную Сашу, которая только и знает, что визжать, или спрашивать равнодушно: обед подавать? Двоеточие жаждет ущипнуть за попу любую аппетитную даму, встретившуюся на дороге. «Скучен наш пикник» – «Как наша жизнь». Пьеса трещит по швам, но не рвется. Обнажается ее крайняя плоть. Такой современный декаданс с гнильцой. Только музыка и выживет в этой агонии.
«Жизнь каждого думающего человека – серьезная драма». В начале идейные реплики Горького (которого, кстати, конфузясь за самоуправство, называют Пешковым) еще как-то акцентируются, подаются. Создается ощущение, что из них, выдернутых из речей разных персонажей, составляется диагноз времени. А потом, когда споры накаляются и в последнем действии разворачиваются в дискуссию, Марчелли каждого героя выводит на помост, заставляет проявить страстность, потом смутиться от явно насмешливых аплодисментов других действующих лиц, махнуть на все рукой и стушеваться. А потом всех сажает на деревянные скамьи к зрителям и «заставляет», откровенно ерничая, договорить все эти диалоги про спасение человечества под хохот зала.
Время без берегов, искусство без стен, неоткуда плясать, время тотального неверия ни во что, о котором говорил Кама. «Плохо мы живем. Не знаем, как жить лучше». Пока не знаем, как бы говорит режиссер, давайте хоть выплеснем эту скуку, чтобы задавить в себе злобу, чтобы не захлебнуться ею. «Мне необходима ваша любовь» – говорит, раздеваясь на ходу, Влас. Все страстно желают сильных чувств, но не находят их, не находят в себе сил их возбудить или на них ответить. «Никакая, как все мы». Жизнь навзрыд, в истерике.
Читать дальше