Татьяна Москвина - Люблю и ненавижу

Законы социального леса столь же снисходительны к простой, эпической победе силы, упорства и неизменного приращения «плоти» (власти, авторитета, имущества). Если вы, к примеру, встречаете свой семидесятипятилетний юбилей не больным и нищим стариком, а в теплом концертном зале, с друзьями, учениками и правительственными телеграммами, то вы – удачник жизненного сна.

Когда я начинала свои критические опыты, рассуждения об искусстве (прекрасное, возвышенное занятие, достойное философов и поэтов!), то положила себе за правило никогда не отзываться о творчестве людей, старше шестидесяти лет. Мне казалось – это бессмысленно. И это, действительно, чаще всего бессмысленно, если всюду непременно искать «свершения» и «достижения». Но вот сменив угол пристрастного зрения и предоставив миру идти так, как задумано о нем, можно обнаружить прямо-таки сокровищницу смыслов. В том числе и в творчестве почтенных работников искусств…

Традиционное русское внимание к мучениям художника в современной ситуации начинает вытесняться рядом нехитрых догм интернационального менеджмента.

Скажем, всякий известный, раскрученный брэнд обязан держать стандарт. Покупая водку или башмаки или черта в ступе известной марки, потребитель должен получить именно то, на что он рассчитывал, товар неизменного качества. В некоторых областях культуры, требующих честного натурального образования и мастерства, так и происходит. Цирковые артисты высокой квалификации, передовики балета, знаменитые исполнители классической музыки, как правило, держат стандарт.

Любой кинорежиссер, снявший приличный фильм, попадает в ситуацию, когда он автоматически считается чем-то вроде хорошей фирмы, которая обязана отныне и вовеки веков не вязать веников, а строго держать заявленный стандарт. Такой стандарт есть у каждого известного режиссера. Что бы он ни снял, всякий будет вспоминать тот, главный фильм, фильм-стандарт (их не меньше одного и не больше трех, остальные идут как «тоже хорошие», «да, неплохо, но не – (и называется тот самый фильм»). Кому неизвестно, что для Тарковского это «Андрей Рублев», для Гайдая – «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука», для Германа – «Мой друг Иван Лапшин», для Михалкова – «Неоконченная пьеса для механического пианино», для Рязанова – «Берегись автомобиля» и «Ирония судьбы», для Масленникова – «Приключения Шерлока Холмса», для Киры Муратовой – «Долгие проводы», для Говорухина – «Место встречи изменить нельзя», для Петра Тодоровского – «Военно-полевой роман» и так далее. Свой «фильм-стандарт» есть даже у тех режиссеров, что обычно не подлежат рассмотрению в категориях искусства – скажем, у Юнгвальда – Хилькевича это «Три мушкетера», а у Дмитрия Астрахана – «Ты у меня одна». Ложность такого восприятия кино заключается в том, что за стандарт принимается наивысшее достижение режиссера, которое возникло из тысяч обстоятельств и которое он и хотел бы повторить и воспроизвести, но увы. Он и не знает, как и почему вышел у него фильм, который ему всегда будут припоминать. Он на это и не рассчитывал, поскольку фильм доделывает публика, и пока она не вдохнула в экран свое жаркое «Да!», ничего решительно неизвестно. Идет время, и со стороны воспринимающих искусство пассивных деятелей культуры бывает, что нарастает какое-то загадочное неудовольствие, какая-то сердитость на упрямого режиссера, который ведь ясно показал, что может делать отличные картины, а вместо этого делает другие картины, иногда весьма сильно расходящиеся с личным – отличным стандартом. Ведь он умеет, почему тогда не делает так же хорошо, как было? Значит, он испортился? А если он испортился, может, нам следует его выкинуть?

Идея обязательного соответствия заявленному стандарту враждебна идее почтенности. Долго ли коротко ли, но, идя сказочной русской тропой, мы все-таки выработали свой канон почтенности для каждого вида искусства, и он исполняется. Выработался и тип почтенного режиссера, с определенным раз и навсегда кругом художественных задач и приемов. Интересно, что канон почтенности соблюдается режиссерами, имеющими в своем мироощущении много общего.

Попросту говоря, это победители, удержавшиеся на плаву, удачники жизненного сна. Удачливость и победительность их нисколько не случайна, а как бы ниспослана и гарантирована.

Скажем, в последних картинах Эльдара Рязанова («Старые клячи», «Тихие омуты») никак не возможно обнаружить следы художественности. Ну и что? Ведь это он написал гимн «У природы нет плохой погоды», он, в отличие от режиссеров-безбожников или режиссеров – фарисеев, обнаружил и обнародовал свою истинную веру: веру в дары природы, которые следует принимать всегда с благодарностью. Это целая, можно сказать, натурфилософия. Природа по Рязанову непостижима, всемогуща, владеет миром и по сути неотличима от Фортуны (от той Фортуны, о которой поет первый и последний хор «Кармина Бурана» Карла Орфа – «О Фортуна, повелительница мира!). А потому, кто угодно может оступиться от Рязанова – высокомерный критический разум, демоны творчества или шаловливые Музы, которые что-то вечно нашептывают художникам – но не природа. Она не оставит своего поэта и будет внимательна и благосклонна к нему.