Елизавета Сагирова - Лето придёт во сне. Часть 2. Оазис

– Заплакал? – наверное, я тоже охренела, потому что умудрилась споткнуться на ровном месте и не пропахала носом дорожку только благодаря своевременной помощи Ральфа.

– Смотри под ноги! – довольно сердито сказал он, придавая мне вертикальное положение, но я впервые не обратила внимание на его недовольство.

Ян плакал от жалости к Яринке! Что бы сказала про это Ирэн, какие гормоны обвинила? Так, может быть, любовь – это не благодарность, как я думала последней ночью с Ральфом, а жалость? И насколько сильной должна быть любовь мужчины, чтобы заставить его плакать при одних только словах о боли возлюбленной? С ума сойти, никогда в жизни не видела плачущих мужчин!

Занятая этими мыслями, я не сразу поняла, что мы идём не вглубь острова, не к Айсбергу, а, свернув от причала, шагаем вдоль берега. И свернули мы не в сторону людных пляжей, а к пустынной галечной полосе, к Русалкиной яме.

– Куда мы? – я замедлила шаги, но Ральф уверенно потянул меня за собой. Ответил, не останавливаясь.

– Нам есть о чём поговорить. В номере не хочу. Сомневаюсь, чтобы там была прослушка, но перестраховаться стоит. Так что прогуляемся.

Я сразу и сильно встревожилась. Не только оттого, что Ральф собирается сказать мне что-то очень важное, раз боится даже ничтожного шанса быть подслушанным, но и потому, что прогулкой это никак не выглядело. Он шагал быстро и решительно, увлекая меня прямиком туда, где в нагромождении тёмных глыб притаилась Русалкина яма, спокойная в этот погожий день, но не менее опасная. По крайней мере, так мне говорила интуиция.

– Ты не испортишь обувь? – робко спросила я, когда песок под нашими ногами кончился и началась галька, переходящая в крупные неровные камни.

Ральф не ответил, и я встревожилась ещё больше. Сейчас от улыбки, с которой он сошёл на берег, не осталось и следа. На ходу заглядывая ему в лицо, я видела нахмуренные брови и плотно сжатые губы. Но не осмеливалась задавать вопросы, пока он сам не решит, что пришло время для разговора. А он решил так, лишь когда мы, уже не шагая, а перепрыгивая с камня на камень, оказались прямо перед коричневыми, горячими от солнца валунами, о которые лениво плескался тёмный глубокий прибой.

Ральф, прищурившись, глянул вперёд и вверх, туда, где за малыми глыбами громоздились огромные, больше похожие на скалы.

– Мы же не… – начала я, но не успела договорить: сильные руки подхватили меня за бока и взметнули на ближайший камень, высотой примерно в мой рост. Я взвизгнула, машинально вцепившись руками в его шершавую поверхность, перекинула одну ногу, села верхом. Вопросительно и испуганно обернулась к Ральфу, не понимая, что всё это означает. А Ральф уже оказался рядом со мной, ловко подтянувшись на руках, и теперь стоял, слегка балансируя на неровной, чуть горбатой спине камня. Внимательно и изучающе оглядывался вокруг.

Я завозилась, устраиваясь поудобнее, повернулась лицом к морю, с некоторой опаской свесила обе ноги над водой. Валун был тёплым от солнца, но не горячим, и сидеть на нём оказалось неожиданно приятно. Если ещё не думать о том, что, возможно, именно отсюда не нашедшие иного выхода девушки бросались вниз, в объятия тёмной пучины…

Ральф закончил осматриваться и сел рядом со мной, безжалостно растягивая отутюженные брюки. Непонятно сказал:

– Да, место подходящее. Может, и получится…

– Что получится? Для чего подходящее? – взмолилась я, больше не в силах выносить пытку неизвестностью. Меня пугала плещущаяся подо мной тёмно-зелёная вода, по слухам, скрывающая бездонную глубину, пугало само осознание того, что мы находимся в Русалкиной яме, самом жутком месте на острове. Конечно, рядом со мной был Ральф, большой и сильный, которому наверняка не страшны никакие русалки, но его странное поведение, его молчание, пугало не меньше.

Но длилось оно, к моему облегчению, недолго. Ральф, совсем как я недавно, устроился поудобнее, и теперь мы сидели рядышком, обратив лица к морскому горизонту. Мне вдруг очень захотелось, чтобы он обнял меня, как на картинках, изображающих счастливые парочки в разных романтичных местечках. Но вместо этого Ральф запустил руку в нагрудный карман рубашки и вынул сложенный в несколько раз бумажный конверт. Показал мне, многозначительно заломив одну чёрную бровь.

– Что это? – послушно спросила я.

– А это, Лапочка моя, – я никак не могла понять эмоцию, звучавшую в его голосе: некое досадливое недоумение, словно он сам не верил в то, что говорит, – письмо твой Яринке от её Яна.