Александр Харыбин - Пятый всадник

– Вот, ехал на машине, увидел – человек лежит на обочине. Сбил, наверное, кто-то и умотал, – бодро отрапортовал Александр.

– Пьяный? – потянул носом воздух врач.

– Трезвый. Вообще запаха нет.

Врач поднялся со своего места и подошел.

– На обочине, говоришь? Ну-ну, – скептическим тоном произнес он, приподняв простыню, которой я был накрыт, – а штопали его тоже на обочине? Ты, что ли?

Мой провожатый несколько смутился. Но быстро сориентировался.

– Да я с женой ехал, а она медик. Вот она швы и наложила. У меня же в машине аптечка – все, как положено.

Врач продолжал скептически качать головой, взяв мою руку и надевая на нее манжету тонометра. Измерив давление, слегка присвистнул. Снял манжету и вышел в коридор, кого-то подозвав.

–Ну, что, доктор – будет жить? – спросил Александр, когда тот вернулся в кабинет.

– Будем надеяться, – ответил он без особого оптимизма, – давление очень низкое, похоже, много крови потерял.

– И куда его?

– Как куда? В реанимацию, конечно.

В кабинет зашли две тетки. По виду – санитарки.

– В интенсивную терапию, – обратился к ним врач и опять сел за свой стол.

– Давай, удачи тебе, – сказал Александр, увидев, что санитарки схватились за каталку, на которой я лежал.

Он положил рядом с моей головой свернутый пакет с документами.

В реанимации я проторчал сутки. Все это время находился под капельницей. Пару раз вливали кровь. В конце концов, перевели в хирургию.

Едва меня положили на койку в палате, заявился следователь – парнишка в лейтенантских погонах. Начал расспрашивать о том, что за машина меня сбила. Видимо, информация к ним пришла из приемного отделения.

Сказал ему, что никто меня не сбивал. Шел по обочине, поскользнулся, упал в кювет на какие-то стекла и железки. Потерял сознание, очнулся в больнице. Следователь записывал все к себе в блокнот, затем начал заполнять протокол. Закончив, дал мне прочесть. В принципе, написано было все так, как я ему и сказал. Взял протянутую им ручку и размашисто подписал.

– Ополченец, что ли? – спросил следователь, убирая бумаги и ручку в папку.

Я посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся.

– Так, понятно, – произнес он, и добавил, – блин, как вы все уже достали. Один в кювет упал, другой с лестницы, третий случайно облился бензином и закурил. И таких вас по двадцать человек на дню. Работать ни фига не даете.

Я ничего не ответил. Следователь резко встал и, не прощаясь, вышел из палаты.

– Ты что – правда, ополченец? – раздался голос из угла палаты.

Я приподнялся на локте и увидел мужика лет сорока, сидевшего в углу на кровати.

– Нет, какой, нафиг, ополченец, – ответил я ему, – говорю же – шел по дороге, поскользнулся и в кювет упал.

– Ясно. А то в Ростове и Таганроге все больницы ранеными ополченцами переполнены. Говорят, уже и в коридорах мест нет.

Я промолчал.

В больнице пришлось проторчать неделю. Уже на третий день раны на заднице настолько зажили, что я мог осторожно лежать на спине. Угнетало полное отсутствие одежды. Как таковых раздельно женского и мужского отделений не было. В первый день в туалет выходил, обернувшись простыней. Потом попросил медсестру – тетку лет пятидесяти – купить мне одежду, пообещав оплатить все затраты сразу по выходу из больницы. Моя банковская карточка не пропала, что радовало, но в здании больницы банкомата не было. Тетка на следующий день принесла старые шмотки мужа. От денег отказалась. Я примерил – муж ее был моего роста, но заметно полнее. Одежда висела, но это не самое страшное из того, что бывает в жизни.

Погода стояла хорошая. Так бы я написал в школьном сочинении, если бы мне снова, как и много лет назад, пришлось бы это сделать. Я описал бы, как пахнет летний воздух, как зелены деревья на больничном дворе. Но в реальности стояла жара, местные страдальцы пахли застоявшейся мочой и потом. Открытые окна не помогали. Когда становилось совсем невмоготу, закрывал глаза и представлял, что я в Морозильнике Катерины. Спустившись в шахту в первый раз, я сильно продрог. Тело вспоминало чувство холода, но потом реальность давала фору вымыслу. Я лежал на старой желтой простыне в неизвестной мне больнице, с израненной задницей. Возможно, я больше никогда не увижу Катерину.

Едва раны более или менее затянулись, меня выписали. Хотя, более подошло бы – вытолкали. Но я и не возражал – не зная, насколько серьезно меня сейчас ищут террористы, предпочел бы не находиться долго на одном и том же месте. Вышел из здания больницы. В лицо ударил горячий полуденный воздух южного лета.