Татьяна Москвина - Культурный разговор

Бедные! Бедные! – как любила говаривать Фаина Раневская.

Высоцкий продержался на белом свете куда дольше, чем схожие с ним по натуре Сергей Есенин или Александр Башлачев – те и до тридцати не дотянули. Чрезвычайное проявление в человеке «русской души» вообще опасно: на отдельную личность обрушивается чудовищный груз общих страданий, общей вины да еще вместе с жаждой жизни и любви в размерах, с одним индивидуальным бытием несовместимых. Путь к гибели для Высоцкого был несколько замедлен самоотверженностью Марины Влади и его собственным артистизмом: будь он только поэтом или певцом, он сгорел бы куда быстрее. Актерство прибавляло воздуха, расширяло пространство. Он вертелся, бился и метался, менял занятия, искал еще новых дел, переходил с одной «беговой дорожки» на другую – но этим тормозил процесс самосожжения. Он был похож на героя своей песни, спринтера, согласившегося бежать стайерскую дистанцию.

Он умудрился испортить «им» Олимпиаду, напоследок яростно доказав, что на Руси у государства и народа разная история. (Государство обожает могучие фасады, а народу на фасады, в общем, плевать, потому что ему-то жить «за фасадом».) О смертном часе Высоцкого 25 числа будут трубить все СМИ, так что мы насмотримся на своего любимца вдоволь. «Великий человек – это национальное бедствие», – пошутил Томас Манн в одном из романов, приписав это изречение китайцам и, разумеется, придумав его лично. Может быть, только в Германии и России понимают, насколько это правда.

В Театре на Таганке – режиссерском, ансамблевом – он выходил на сцену и растворял все окружающее, а в труппе были первоклассные актеры. (Может быть, разве что на Демидову не действовал этот всепожирающий огонь, оттого она и написала о Высоцком мягче и нежнее всех коллег.) Тем, кто занимался одним делом с Высоцким – играл, снимался в кино или пел авторские песни, – невозможно было избавиться от мучительного чувства «что я ни делай – так не сделаю и так любить не будут». Нет Высоцкого – и ты виден, заметен, ты вроде как молодец, есть Высоцкий – и ты растворяешься и превращаешься в невидимку… Тут засомневаешься, в самом ли деле нужны людям эти мучители – то есть те, кто одарен сверх всякой меры.

Уточню: проживший всю жизнь в СССР Высоцкий не был нашей «домашней радостью», строго привязанной к времени и пространству. Он сводил с ума любую аудиторию – в Париже, Лос-Анжелесе, Мексике, Польше, Югославии. Он рвался в мир по праву таланта мировой величины и, если поиграть в возможные варианты, мог, скажем, в середине восьмидесятых уехать за границу и получить мировое признание круче, чем Бродский или Барышников…

Нет, твердо говорит нам внутренний голос, нет.

Это уже был бы какой-то другой Высоцкий, который поставил бы личный успех выше переживания общей судьбы, который бы «отключился» от родимого генератора несчастья и гениальности одновременно, и мы этого Высоцкого вообразить себе не можем. Нам нужен этот, несуразный безмерный Высоцкий, с воспаленными безумными глазами, «психический», ужасный, грандиозный. А гладкий и всеми обласканный, сидящий где-то там на вилле и подписывающий миллионные контракты – не нужен. Вот такие мы подлецы, да.

Конечно, зло берет: ну как было не снять ни «Гамлета», ни «Галилея», ни «Вишневого сада», ни целиком и профессионально ни одного концерта, какого черта его так мало снимали в кино («Место встречи» и «Маленькие трагедии» были уже накануне смерти и ясно показали разбег, взлет: о, как он мог лететь дальше, если бы…), Однако подобно тому, как цивилизация достигает своего полного величия только в стадии руин, огрызки и ошметки запечатленного на пленке Высоцкого свидетельствуют о нем с предельной выразительностью. Будто так и нужно существовать в испорченном мире всему подлинному: фрагментами, кусочками, осколками. Плюс путаные рассказы очевидцев. Которые сходятся в одном – в конце жизни Высоцкий замучил всех, и все от него смертельно устали.

Вот потому-то и была нам послана другая жизнь, где творческий дар больше не дается такой дикой мерой, а отпускается малюсенькими кусочками, чуть-чуть. Чтоб бедные люди не уставали так смертельно, а спокойно крыли крышу «ондулином» и пекли по выходным шашлыки. Может, и есть желающие рвать себе жилы, да нет желающих с ними возиться.