Татьяна Москвина - Культурный разговор

Однако сегодня грозные волны подходят к порогу самых тихих домиков. И приходится прямо отвечать на вопросы, от которых раньше отмахивался в досаде.

Про то, что 2014 год был объявлен Годом культуры, особенно живо вспоминаешь, читая, скажем, «полемику» Лимонова с Макаревичем. Не погружаясь в суть дела, отмечу лексику, стилистику высказываний известных людей – профессионального литератора и знаменитого певца. Подобной лексикой и стилистикой заполнен сейчас весь Интернет – это яростная, площадная, базарная ругань с четкой сексуально-сортирной фиксацией. Национальное чувство ведь – из числа кровных (как родственные и любовные чувства), так что в случае его воспаления разум норовит угаснуть, и начинаются «темные пещеры».

Когда на «Эрэфию» отвечают «Укропией», а матерную брань в адрес президента Путина парируют тем, что именуют президента Обаму черно… обезьяной, – как вы считаете, счет «один-один»? По-моему, так «ноль-ноль». Кто может победить, если схлестнулись меж собой две могучих волны дерьма?

Опорой в таких переделках может служить только свет разума, сопряженный с выдержкой и хладнокровием. Это добродетели, которых вообще-то у русских маловато, а придется заводить, придется подморозить, что ли, натуру. Не время для эмоций. Время для разумной бесчувственности.

Даже Никита Михалков, читающий по «России 24» сетевые народные вопли, кажется мне слишком эмоциональным. Хорошо, что он никак не отвечает на беспрерывные оскорбления в его адрес украинских журналистов. И все-таки в артистическом голосе Михалкова словно звенит время от времени какая-то подавленная слеза. Ничего этого не надо.

Понимаете, о милосердии, допустим, можно рассуждать, когда вы нашли на улице несчастного брошенного котенка и принесли домой. Розовый ангел играет на дудочке, и все плачут от умиления. А когда вашу границу пересекают сотни тысяч беженцев неведомо на каких основаниях, тут уже не о милосердии надо толковать, а строить бараки, добывать пропитание и ставить уколы. Быстро и бесчувственно.

Я к тому, что раньше еще можно было спорить, ругаться, перелаиваться через забор – а сегодня самое разумное от забора отойти вовсе. Куда? Да в свой огород.

И заниматься своей Россией, сияя добродетелями, потому что никакого другого выхода, кроме как сиять добродетелями, у нас, похоже, нет. По возможности путешествовать по стране (я заметила, кто много путешествует по России, никогда не говорит о ней с ненавистью), изучать ее историю и культуру, достойно вести себя за границей, работать, не бросать детей и не оскорблять женщин, растить в себе нравственные качества… да мало ли занятий. Только не спускаться в темные пещеры звериного национализма, не унижать себя подзаборной бранью и злобой.

Короче, как советовал в письме своему несчастному брату-пьянице А.П.Чехов, – «Разбей графин с водкой и иди читать Тургенева, которого ты не читал!»

Дело труба: нынче не посмотрел фильм на фестивале, в кино его уже не найдешь. И так-то художественному фильму пробиться на экран сквозь мозги кинопрокатчиков почти невозможно, а тут еще закон о мате. Режиссеры беды не ждали, снимали себе свободно народную жизнь – пришлось слова, угрожающие народной нравственности, «запикать», хотя по артикуляции героев восстановить правду бытия нетрудно. Ежели вдруг кто ее не знает.

Фильм Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», только что получивший «Серебряного льва» в Венеции за лучшую режиссуру, – удивительное явление и в биографии режиссера, и в общем ассортименте нашего кинематографа. В нем прежде всего нет ни малейшей агрессии. Режиссер ничего не хочет навязать зрителю, никакой идеологии, никаких «предрассудков любимой мысли», он элегантно растворяет свою личность в изображении и, отказываясь от нарочитого мастерства, достигает мастерства высшего типа.

Это только кажется, будто Кончаловский простодушно и безыскусно снял быт северной деревни, что близ космодрома Плесецк, любуясь лицами и пейзажами. В его фильме нет актеров, в нем участвуют реальные жители.

Однако искусство применено изощренное, виртуозное, редкостное. Благодаря спокойному и нежному монтажу мы точно перелистываем книгу жизни с живыми картинками, и за спиной не стоит никакого учителя, тыкающего указкой. Нет нагнетания ужасов или сентиментальной истерики (ах, вот вам умирающая русская деревня, рыдайте, проклинайте!). Мы видим русский Север через влюбленные глаза автора картины, и они полны тихой грусти и ласковой улыбки. Конечно, разрушенная школа вроде бы говорит нам об упадке этих мест, а счастливая молодуха, улепетывающая в Архангельск, потому что чудом нашла там работу, – об отсутствующей перспективе их развития. Но это взгляд реалистический, а у Кончаловского на этот раз взгляд поэтический. И дивный серый кот, что мерещится почтальону Тряпицыну, или обитающая в реке кикимора, о которой он рассказывает другу-мальчику, свидетельствуют о здешней жизни куда убедительней. В ее скудных буднях светится что-то высшее, вечное, нерукотворное.