Татьяна Москвина: Культурный разговор

Хорошо в тех местах, возле речки Смоленки. Ничего нет пышного, величавого, надменного – даже берега реки без гранитной или хотя бы бетонной одежки, все тихо, смиренно и просто. Медленно, однако неотвратимо реставрируется Храм Воскресения, а на Смоленском кладбище люди вечно толпятся у часовни Ксении Блаженной.

У входа на кладбище – памятная доска: «Здесь похоронена Арина Родионовна, няня А.С.Пушкина». Арина Родионовна – явный гений здешних мест. Хотя, в общем, все исторические кладбища Санкт-Петербурга (Серафимовское, Новодевичье, Богословское, Волковское…) надежно свидетельствуют о его национальной принадлежности. О том, «что сквозит и тайно светит…» только не в «наготе твоей смиренной», а в горделивой красоте. Смоленское кладбище – это моя, так сказать, детская площадка, здесь я гуляла сотни раз, читая надписи на могильных плитах и с вожделением созерцая кладбищенскую сочную малину, которую все ж таки ни разу не попробовала.

Надо сказать, новые времена внесли свою лепту в бытие Смоленского кладбища. Помню, как в девяностых годах я увидела в газете портрет необыкновенно энергичного молодого человека, с впалыми щеками и пронзительным взглядом. Волчьи глаза будто сияли злобным и веселым светом, губы чуть раздвигались в разбойничьей ухмылке. Статья называлась «Дохлый выжил» и повествовала о бандитском авторитете по кличке Дохлый, на которого уже свершалось множество бесполезных покушений.

Дохлый выжил, но настал день, когда погас веселый и злобный свет его волчьих глаз. Вот он лежит нынче тут, на Смоленском, и надпись на памятнике свидетельствует, что была у него не только кличка, но имя и фамилия. Памятник красивый, богатый, да и место козырное – возле часовни Ксении Блаженной. Россия ли Петербург?

И сегодня, как и тридцать-сорок лет назад, жителям Ленинграда – Петербурга обитатели России словно выдают аванс возможной симпатии, во всяком случае наблюдается некоторая готовность к приязни. А, вы из Петербурга! И что-то звенит в этой интонации, похожее на призрак надежды.

Вдруг, дескать, мифы обернутся истиной, и встреченный петербуржец взаправду окажется вежливым и культурным – а именно эти свойства приписывают потомкам фантазий царя Петра. Хотя вежливость и культурность могут быть оболочкой самого отборного варварства и жестокости, в русских мечтах культура – противоположность варварству. Помню, в молодости жила на первом этаже блочной пятиэтажки, в новостроечках, и злосчастные опойцы все время звонили в квартиру и просили у меня стакан. «Слушайте, для чего вам стакан???» – не утерпела я однажды. «Что ты, мамаша, – ответил человек с реально синим лицом (последствия употребления внутрь спиртосодержащих смесей для наружного употребления). – Надо же по-культурному! »

То есть не из бутылки хлебать в одно рыло, а собраться с товарищами, отмерить и налить в стакан, вздохнуть, сказать что-нибудь правильное, а потом только выпить.

Это просто сама Россия устами петербуржца-ленинградца мне ответила тогда, что такое культура. Россия вымечтала и отчасти воплотила целый город-«стакан», где жадное и немедленно удовлетворение инстинкта может быть превращено в таинственную и прекрасную церемонию.

Встречаешь иной раз такое рассуждение: вот у нас рабская Московия с лютыми московскими государями – а вот чудом возникший европейский город-призрак. Но разве именно с Петербургом, задуманным лютым московским государем Петром Алексеевичем, Московия не вырвалась из рутины, не опровергла все заскорузлые штампы восприятия себя в мире? Московия могла, подобно средневековому Китаю, замкнуться в себе и блистательно продремать несколько веков, но и полувека не провела в ритуальных снах, без реформ и перемен. Петербург – это и есть саморазвитие России из провинциальной державы в империю, на «отлично» выученный и сданный урок освоения и присвоения культуры.

Тезис «Санкт-Петербург – европейский город» вроде бы что-то означает. Но ведь «европейских городов вообще» не бывает, всякий город имеет прежде всего национальность. Петербург – русский город, возникший из идеи присвоить себе Европу. Более русской мысли не представить! Европе-то к чему присваивать себе саму себя, к чему млеть от своих собственных давно известных форм? Санкт-Петербург был своего рода насос, добывающая вышка, через которую «по трубам» закачивалась в Россию европейская культура: но вскоре заработали и собственные «месторождения». Можно ли разделить в Пушкине или в Чайковском русское и европейское? А в Блоке и Шостаковиче? Чем? Какими инструментами? Для какой цели?