laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Апогей жесточайшей в мире иронии: сколь бы он ни наслаждался, жаля других словами, сколь бы метки и разящи ни были его уничижительные замечания, сколь бы усердно он ни пытался умалить других и принизить — одно-единственное слово единственному человеку, которого он хотел обидеть менее всего на свете, нанесло рану куда более явную и глубокую, чем он когда-либо намеревался.

Как можно сказать: в моих глазах ты совершенство , и подразумевать при этом даже те черты, которых сам человек стыдится?

Он ответил матери:

— Потому что Лили кажется совершенством во всех отношениях, какие для них важны.

— Да, — она моргнула, словно не ожидала, что он сумеет уловить ее мысль. Скорее всего, действительно не ожидала; он и сам сомневался, что сумел бы ответить ей в шестнадцать.

— Она хорошенькая, ее семья не бедна, и, скорее всего, в учебе она тоже не из последних. Хотя и не из первых — первые никогда не бывают всеобщими любимицами, — добавила мать с вескостью человека, который прочувствовал эту истину на собственной шкуре. Северус знал, что это и впрямь было так.

— Такая девочка, Северус, сможет выбрать себе любого, кто ей понравится. И, конечно же, жизнь устроена так, что ей с неизбежностью понравится кто-то такой же — кто тоже сможет выбирать... пожалуйста, пойми меня, Северус, — вероятность того, что она захочет связать свою жизнь с таким, как ты, очень, очень мала.

В тенях от горящего камина темные глаза матери казались огромными. Северус собрал воедино всю свою злость, ярость и досаду от прозвучавшей правды и убрал их очень далеко — глубоко под фасад, который окклюменция сохраняла спокойным и непринужденным.

— Люди любят не за то, что истинно, — продолжала мать, и где-то глубоко внутри Северус зафиксировал легкое колебание эмоций, вызванное удивлением: он никогда раньше не слышал из уст матери это слово — любовь. — А за то, что только мнят истинным. Поэтому мир населен людьми с разбитыми сердцами. Когда живешь иллюзиями, они с неизбежностью рассыпаются. Людям свойственно жить по шаблону, Северус. Они будут повторять тебе разные слова — долг, честь, любовь — пока тебя от них не затошнит. Порой они станут утверждать, что одно как-то связано с другим — что за честность и верность долгу тебя могут полюбить, и что те, кого ты любишь, должны чтить твои чувства в ответ. Но все это — ложь. Химера. Морок. И чем искреннее будет твоя вера в этот обман, тем болезненней потом окажется... разочарование.

— Принцы никогда не умели смиряться с разочарованием, Северус, — сказала мать негромко. — Это нам не свойственно. Помнишь, я тебе когда-то говорила, что окклюменция размывает те эмоции, которые мы чувствовали бы без нее, а в конечном счете способность их испытывать и вовсе атрофируется?

Северус кивнул, не доверяя собственному голосу. С этой истиной на собственной шкуре познакомился уже он.

— Разочарование тебя ожесточит — что, в свою очередь, не даст тебе свернуть с этой дороги. Хотела бы я предложить тебе какие-нибудь гарантии — что если ты поступишь так, а не иначе, то сможешь освободиться от этого... проклятия, которое у нас в крови — точно так же, как и способности к ментальным искусствам. Но в жизни гарантировать ничего нельзя.

— Кроме смерти, — сказал он, не в силах удержаться.

Она вскинула на него глаза и произнесла — еще тише, чем прежде:

— Да. Кроме смерти. Но до нее еще надо дожить, Северус. И дни свои желательно посвятить не только ожиданию этой последней гарантии.

В комнате стоял по-зимнему густой полумрак; сквозь мглу он увидел, как она принялась вертеть свою волшебную палочку, обводя пальцем вырезанные на рукояти розы и шипастые ежевичные ветви.

— Ты уже почти взрослый, Северус. В это время в семьях принято передавать волшебнику его наследие. Я не всегда... поступала с тобой правильно. Порой — по собственному выбору, но в остальном мне попросту приходилось довольствоваться тем, что есть. У меня нет ни недвижимости, ни денежных средств, чтобы передать их тебе; только маггловские недвижимость и имущество. Я могла бы дать тебе книги — но это может сделать любой, и найти их ты можешь где угодно. А твой талант к магии и ментальным искусствам, равно как и твой темперамент и даже... твоя предрасположенность к несчастливости... это ты и так унаследовал от меня, хотелось мне того или нет. Мне не досталось фамильных сокровищ, какие можно было бы тебе передать — только фамильные проклятия.

Единственная долговечная ценность, которую я могу тебе предложить, это поделиться с тобой одной истиной: ты не властен над другими людьми, Северус. Не в том, что имеет значение. Ты можешь попытаться. Ты можешь ими манипулировать — отнять то, что они любят, или же дать то, чего они жаждут; ты можешь запугать их, можешь сломать их, можешь возвысить и прославить. На какое-то время они могут даже подчиниться твоим желаниям. Но когда-нибудь твоя власть пойдет прахом, и все будет кончено — они уйдут, и что бы тебя ни заставило всего этого добиваться — все твои причины тоже рассыплются пылью. Как будто их никогда и не было. Если ты поймешь это, Северус, — на самом деле поймешь, не просто научишься повторять, а примешь всем сердцем, то приобретешь самое ценное знание, какое только может достаться человеку: знание, что никто не властен и над тобой тоже.