Олег Фролов - Хроники Тиа-ра - битва за Огненный остров

Мой опыт общения с женщинами был небогат. Скажу больше: он ограничивался общением с Миа-ку и несколькими старшими матерями. Но уже этого было достаточно, чтобы понимать: услышав тревожные нотки, можно выбрать один из двух путей. Либо на время просто оставить женщину в покое, чтобы ее недовольство нашло другой выход или просто угасло само по себе, либо открыть эту шкатулку и посмотреть, что же внутри. Первый способ – для мудрых и терпеливых, второй – для бесстрашных и уверенных в себе. Бесстрашно-самоуверенным я не был, но терпением обладал в еще меньшей степени.

– Я чувствую, что ты злишься, – говорю осторожно. – Расскажи мне, в чем дело…

– Раны на теле Тами-ра не есть достаточными, чтобы злиться? – ответила она, но я знал, что причина сейчас вовсе не в этом.

Миа-ку дала мне шанс не открывать шкатулку до конца, но я, конечно, им не воспользовался.

– Это не то… Я чувствую, что ты злишься на меня .

Женщина молчала, но я не унимался:

– Просто скажи!

– Какая разница тебе? Ты обменял меня на палец, данный Мику-ра. Значит, не спрашивать можешь ничего, все и так решено уже, верно? – с громким щелчком шкатулка открылась. И мне не понравилось то, что я там увидел.

– Нет, не так! – быстро заговорил я, наивно рассчитывая казаться легким и непринужденным, хотя внутри все испуганно заметалось из стороны в сторону.

– А как?

– Это было несерьезно… Понимаешь? Несерьезно! Кто решает такие вопросы серьезно? Ты же знаешь, твоя воля и твой выбор – это главное. Ведь знаешь?

– Несерьезно? – с расстановкой повторила Миа-ку и, кажется, даже побелела от гнева. – Лучше бы ты не говорил ничего сейчас.

– Не злись на меня, никто не ущемляет твой выбор… И я счастлив, что он пал на меня.

– В последний раз.

– Что? – в груди что-то болезненно оборвалось.

– Мне говорили старшие матери. Мужчины, которых выбирают чаще… Чаще, чем однажды… Думают, что обладают кем-то. Обладают женщиной, имеют какие-то права. Не верила, но наивной была. Старшие женщины правы, как всегда было.

– Это не так! Мы же много раз говорили об этом! Все это – традиции… Те вещи, которые не имеют отношения к нам с тобой. Помнишь, мы мечтали о том, чтобы жить вместе? Помнишь?

– Наивной была, – эхом повторила Миа-ку. Вспышка гнева прошла, и теперь она выглядела спокойной. Пугающе спокойной.

– Нет! Не наивной! Ты была такой, как есть, говорила то, что чувствовала. И я чувствовал то же самое… И чувствую сейчас. Вся эта история с Мику-ра и пальцем – глупо, и я знаю это. Наверное, я жалею об этом. И, может, виноват перед тобой. Но разве что-то изменилось между нами?

– Все изменилось, – сказала она. – И между нами тоже все изменилось. Знаю это. И ты знаешь это. Много раз, когда ты в небе был, была в небе вместе с тобой. Ты лишился бы жизни – лишилась бы жизни сама. Мне было тяжело так, как, наверное, тяжело не было тебе… Не знаю, судить не могу. Уже тогда поняла: стала твоей. Принадлежу тебе полностью.

Потом… Потом Тами-ра был ранен. Поняла, что новая жизнь, которая возникла между нами, – это лучшее. Лучше уже не будет, будет только хуже. Знала и раньше, но, когда Тами-ра ранен был, поняла все отчетливо. Открылось, что важно, а что нет.

И теперь узнала про палец, и ясно стало: не только принадлежу тебе внутри, но и ты делаешь меня своей собственностью снаружи. А так быть не должно. Это неправильно. Это делает меня слабой, это делает слабым тебя, это заставляет страдать Тами-ра. И этого не будет больше.

Плохо очень. Но нужно так, – закончила Миа-ку с еле заметной дрожью в голосе.

Это было коротко и емко, и это же был, пожалуй, самый длинный монолог, который она произнесла за всю нашу историю. И он же – самое болезненное, что я когда-либо слышал.

– Не нужно так… Ничего не изменилось, слышишь? – сказал я, теряя остатки убедительности и достоинства.

– Нужно, – ответила она. – Извини, что палец потратил без пользы. От такого человека важного ты мог бы получить больше. Если тебе от этого легче будет, с ним не буду тоже. Никогда. А пока прощай. Идти нужно.

В какой-то момент я даже разозлился. Вдруг почувствовал себя увереннее, смелее, свободнее. Кажется, даже сказал напоследок что-то резкое.

Но это быстро выветрилось сквозняками пустых проходов, стерлось безразличными взглядами случайных прохожих. И потом, уже оказавшись в собственной умме, я вдруг провалился в холодное и сырое одиночество. И будто бы все, как прежде. Те же привычные вещи, резной сундук, машинка для колки орехов из блестящего металла, керамический кувшин цвета сырой земли… Но все это как будто перестало быть необходимым, как перестал быть кому-то необходим и я сам.